Галина Гончарова - Азъ есмь Софья

Васька перевернулся на спину, посмотрел в летнее небо, по которому бежали белые облачка, чуть поежился и поглубже зарылся в копну соломы – ветерок холодил разгоряченное тело.

А начиналось-то все как страшно…

Тогда, зимой, его приволокли на двор к боярину Стрешневу и недолго думая, заперли в одном из сараев. Там же были и другие дети, человек двадцать, а то и больше. Васька влетел внутрь, едва не расшибив себе нос, и натолкнулся на какого-то паренька.

– Тише ты, скаженный, – проворчал тот.

Васька кое-как отлепился от мальчишки, и отполз в угол.

Страх буквально скручивал тощее тело. Что теперь с ним сделают? Зачем поймали?

Железо? Плеть? Клейма? Урал?

Ничего такого с ним не происходило – и через несколько часов детское тело взяло свое. Захотелось кушать, пить, да и по нужде… г-хм…

Васька направился было в угол, но его перехватили по дороге и показали на большую деревянную колоду, мол, до ветру – туда. А ежели кто в углу нагадит, так тем же и вытрут…

Вечером принесли большой горшок с пшенной кашей и принялись раздавать всем ложки и миски с молоком. Кормили всех в присутствии слуг – и любой из мальчишек, кто покушался на чужую порцию, мог тут же получить крепкий подзатыльник, а то и несколько пинков. Васька же и счастью своему не поверил, получив в руки сначала молоко, которое выхлебал за пару секунд, едва не подавившись, а потом в ту же миску плюхнули столько каши, что он едва-едва управился с ней. И сыто икая, свернулся на соломе возле стены. Ежели здесь не бьют, а кормить будут, – жить можно.

Может, и не убьют?

То же повторилось с утра – и Васька решил заговорить с кем-нибудь из ребят. Выбор его пал на рыжеволосого парня, сидевшего неподалеку. Того звали Митрофаном, был он на пару лет старше Васьки – точнее и сам не знал и бродяжил уже лет пять.

Он и рассказал, что собирают их сюда со всей Москвы, зачем – пока никому не известно, но тех, у кого есть физические увечья – уводят и назад они не возвращаются.

Васька поневоле перекрестился. А ведь предлагал ему Фимка-юродивый оттяпать ногу – и просить с ним милостыньку на паперти… не согласился Васька – да и слава богу.

Что-то с ним бы сейчас сделали?

Тогда мальчишкам было и невдомек, что уводят их не на казнь, а просто – по монастырям разошлют. Учить будут… по двое, по трое – приживутся мальчишки не в монастыре, так рядом с ним, женятся, все лучше, чем по дорогам шататься.

Сам Митроха сидел тут уже три дня, но сказать мог мало. Кормили от пуза два раза в день, следили строго; тех, кто пытался затеять драку или что-то сотворить с соседями, выводили тут же, и назад они тоже не возвращались.

Эва, позавчера попал сюда парень – аж рубаха на плечах лопалась, волчара с улицы. И захотел портами поменяться с одним мальчишкой. Тот и не пискнул, а дворовые углядели. Выволокли, всыпали розог прямо во дворе и куда-то увели. Обратно парняга так и не пришел.

Мальчишки уговорились держаться вместе, но страшно было – до крика.

О своей судьбе они узнали через пару дней, когда сарай переполнился ребятами. Их принялись выводить по пять человек и вели в жарко натопленную мыльню, где терли чуть ли не докрасна, срезали волосы на теле, изничтожали злых платяных зверей… [12] Блохи, вши. В отличие от просвещенной Европы с золотыми блохоловками резко не приветствовались на Руси. Темнота-с… – Прим. авт.

Тряпье не вернули, раздав каждому порты, рубаху и онучи, а также новенькие валенки. Пусть Васькины все норовили соскочить с ноги – расстаться с ними он не решился бы и за все золото мира. Слишком памятны ему были холода…

После этого их опять приводили в сарай, но уже в другой, приказывали садиться на солому вдоль стен и ждать. А потом, когда привели последних, в сарай зашел старик в роскошной шубе. Васька его тогда не знал, потом сказали, что это боярин Стрешнев.

Осмотрел всех надменным взором – и заговорил. Негромко, но вполне внятно. Ребята притихли – и каждое слово громом отдавалось в детских ушах.

А говорил боярин такое, что и поверить было страшно.

А верить хотелось.

Царь-батюшка в милости своей не может допустить, чтобы дети голодали и холодали, а потому решил учредить воинскую школу. Руководить ей будет царевич Алексей. Дети там проучатся четыре года, а потом из них будет постепенно составляться полк, личный, самого царевича. Кто хочет учиться – будет. Кто не хочет – отправят в монастырь, там всегда рабочие руки нужны. На улицу не выгонят, но найдут, как к делу приставить.

Ребята слушали, кивали…

Васька тогда еще удивлялся, зачем босоту с улиц собирать, а потом и понял. Дети стрельцов стрельцами и станут. Дети вояк… их еще собрать надо. Да и попробовать на ком-то сначала, как учить, чему учить…

И все равно лучше места, чем воинская школа, не было.

Они жили в большом здании, по двадцать человек в большой комнате – и таких комнат было несколько, отделенных друг от друга перегородками. У каждого своя кровать и свой ларь, хотя хранить в нем было особо и нечего. Была установлена очередность – и каждая комната в свой черед все отмывала и отчищала. Раз в неделю все ходили в мыльню, но можно было и чаще.

Кроме собственно жилища, которое мастера называли казармой, на территории школы размещалась сама школа – большая изба, уставленная лавками, с грифельной доской и разными замысловатыми приспособлениями.

Замоченные в лохани розги, впрочем, там тоже были, но использовались редко.

Федор Иванович оказался отличным психологом и выбирал тех, кто действительно мечтал о другой жизни. Вот и учились ребята, зубами вцепляясь во все важное.

К тому же, многое было и не в тягость.

Учили их счету, письму, чтению, молитвам, учили еще иным языкам, но пока мало, говорили, что сначала свой родной освоить надобно. И – осваивали.

Васька сам лично сидел над букварем день и ночь. Книг пока не хватало, по три-четыре на комнату были – и то ладно, и друзья его, Митроха, Тришка и Петруха, учили вместе с ним. Вчетвером и учеба легче спорилась, Васька и не порот был ни разу за неусердие. Вот за неуспевание на спортивной площадке его «награждали» дополнительными занятиями, это верно. Но ведь стоило оно того, стоило, да и не розги это, видели ведь наставники, что старается парнишка, гоняли его, конечно, но не ругались.

Зато тот, кто становился лучшим в неделю, честь по чести вел всю компанию в храм, отдавал там команды – хоть и под присмотром учителей – ему выдавалась специальная красная повязка на руку с красиво вышитыми буквицами «ЛУЧШИЙ», а царевич лично дарил копейку. А копейка – это ж деньги, на них можно в Дьяковском чего-нить купить. Жаль, что Васька только один раз лучшим и побыл, а так ему борьба плохо дается, вечно он по ней в последних…