Талгат Сабденов - Чужой среди чужих

Шут разом ссутулился, будто на него свалились все беды вселенной. Витавший в Токио‑3 страх перед Ангелами вдруг предстал перед ним в совершенно ином свете. Он предался Шуту, поселился в его душе, стал его частью. Псайкер развернулся на месте, в сторону еще возвышавшегося над зданиями трупа четвертого Ангела Самусиэля.

"Я ничего не имел против вас. Но сейчас я объявляю вам войну. Потому что вы хотите разрушить мир, в котором я живу".

Потом его мысли обратились к Икари Гендо.

"Простите Командующий. Как бы я вам не сочувствовал, я буду вынужден помешать вам. Мне что–то не сильно хочется быть истребленным вместе со всем человечеством".

Шут стоял неподвижно, постепенно осознавая свои возможности в деле предотвращения конца света. Это ведь нечто абсолютно новое для него, неизведанное и однозначно интересное. Что же, сколько бы ему не приходилось спасать свою шкуру от принудительной порчи, скучать никогда не приходилось, и этот раз не будет исключением.

"Держитесь, инопланетные твари и мегаломаньяки! Моя Швабра Смерти вынесет вам ваш приговор, хи–хи–хи!"

Внезапно Шут почуял острый запах табака и весь пафосный настрой как ветром сдуло. Он обернулся. Рядом у обочины стоял моложавый мужчина в дорогом костюме и пускал сигаретный дым чуть ли не ему в лицо. Глаза Шута недобро сузились до габаритов свойственных местному населению. Мужчина поднял глаза и резко спросил:

— Чего уставился, акачихе?[2]

— Убери сигарету, — холодно потребовал Шут.

— Это еще почему? — осведомился мужчина.

Решение созрело в единый миг. Одним мощным психическим импульсом, усиленным выпитым в ресторане алкоголем, Шут отшвырнул неприятного ему человека на проезжую часть — прямо под колеса грузовика. Раздался мокрый треск разрываемой плоти и ломающихся костей, заглушить который не мог даже истошный визг тормозов. Шут мрачно посмотрел на размазанную по дороге кровавую массу.

— Почему? Да потому что курение убьет тебя, ебаный насос, — процедил он по–русски сквозь зубы и в расстроенных чувствах зашагал прочь.

Пыль, зола и пепел, куда ни кинь взгляд. Безрадостный серый пейзаж, перемежаемый только торчащими то тут, то там обугленными скелетами деревьев и оплавленными от чудовищного жара скалами, простирался до самого горизонта, где смыкался с мертвым небом, затянутым свинцово–черными тучами. Шут глубоко вдохнул и сделал шаг вперед. Под подошвой ботинка противно хрустнул спекшийся в стекло песок. Обозревая лежащую перед ним безжизненную равнину, он возвращался воспоминаниями на три года назад. В момент, когда он только–только осознал себя как псайкер, и был полон решимости и юношеского энтузиазма изменить мир по своему усмотрению. Повинуясь даже не мысли — ее преддверию, в воздухе развернулось что–то вроде огромного плоского экрана, на котором замелькали воспоминания дней минувших. Его воспоминания. Шут, не заботясь о чистоте одежды, уселся прямо на пепельную подстилку и стал смотреть. Как там говорили умные люди, "Прошлое — учитель будущего"? Тогда, может даже из собственного прошлого удастся извлечь что–то полезное.

Вот на экране высвечивается непонятный человеческому глазу ворох огней. Тот самый облик мира, который обычно воспринимает лишенный органов зрения псайкер. Туманные отблески света чужих душ, скомпонованные с комплексным восприятием всего того, что видят, слышат и иначе ощущают окружающие люди, складывались в разуме телепата в систему образов, которая позволяла весьма сносно ориентироваться в пространстве. В данный момент на импровизированном экране мелькали улицы города Омска. Этот день Шут помнил — день Июльского погрома. А еще бы не помнить, когда он сам все и устроил.

Вот он идет по улице, заполненной праздничной толпой. Люди веселятся, радуются, фотографируются, едят сладости, некоторые выпивают. Их чувства "тот" Шут воспринимает как слепящие сгустки света. Они неприятны ему, они вызывают отвращение своей чистотой и незамутненностью.

"Веселитесь значит, твари", — думает он, — "Когда мама умерла, вам поди тоже весело было. И когда батька мой под белочкой за мной с ножом гонялся, тоже веселились. И когда мне в одиночку приходилось отбиваться от всей школьной шпаны. Ну ничего, теперь моя очередь, теперь я повеселюсь".

Проходя мимо небольшой компании мужчин, обсуждающих сорта машинных масел и жующих шашлыки, он легонько, почти незаметно касается пальцами запястья одного из них. Контакт длится долю секунды, но и этого хватает с лихвой. Психический образ человека искажается, заполняется тошнотворно–белесыми тонами, а потом он с размаху втыкает шампур в глаз своему собеседнику. Люди в шоке сразу отшатываются от него, но заложенную Шутом программу уже не остановить. Человек начинает набрасываться на всех подряд, и даже когда его удается повалить на землю и скрутить, он все равно пытается дотянуться до кого–нибудь и укусить. Шут, наблюдая эту картину, только улыбается. Надо же, как просто оказывается. Надо бы попробовать что–нибудь еще.

Следующая жертва — парочка молодых людей, стоящих у фонтана. Первый инцидент произошел в стороне отсюда, и паника еще не успела докатиться. Они выглядят счастливыми, полностью поглощенными друг другом.

"Вот это ненадолго".

Такое же выглядящее случайным мимолетное прикосновение к руке девушки, и спустя пару секунд ступора она набрасывается на прижавшегося к ней парня, валит с его нечеловеческой силой на землю, разрывая ему зубами лицо. Вопли ужаса разносятся по площади, в ушах Шута они звучат подобно музыке. Вот теперь испугались, теперь зашевелились!

"Убьешь сто человек — и этого никто не заметит. Убьешь тысячу — десять тысяч восстанет, что бы убить тебя. Но убей одного, прорежь его поглубже, подвесь повыше — и поселишь страх сердцах миллионов".

Ни на одном, ни на двух Шут останавливаться не собирался. Он просто шел через объятую паникой толпу, широко разведя руки, раздавая направо и налево психические удары, которые необратимо калечили разум, внушали неодолимую жажду крови и безумную ярость.

"Вот так! Вот так! Вот вам всем! За все заплатите!"

Весь район понемногу погружался в кровавый хаос. Всего через два часа количество "обращенных" возросло настолько, что уже не было необходимости в дальнейших действиях — его марионетки и так прекрасно справлялись. Шут осмотрелся, вынул из ближайшей разбитой витрины магазина пирожок с картошкой и прислонился к стене с целью отдохнуть от трудов неправедных. Покуролесил он конечно знатно. Полиция уже не справится, правительству придется привлекать как минимум регулярную армию, а то и спецотряды. Хотя, если по традиции будут тянуть волыну — ситуация стабилизируется сама собой. Начисто лишенные инстинкта самосохранения марионетки умрут от истощения уже через несколько дней, не способные питаться и спать. Шут устало прикрыл глаза, прикидывая, чем и где заняться дальше. Для начала стоит устроить что–то похожее, но в городе покрупнее, потренироваться так сказать. Дальше можно заглянуть в какую–нибудь военную часть, тщательно обработать местный контингент и отправить в свободное плавание по стране. Их, конечно, все равно рано или поздно всех порешат, но дел они натворить успеют куда больше, чем эти воющие безумные недолюди. А на десерт можно оставить Москву. Набрать себе послушную толпу марионеток, зайти в Кремль, прямиком в кабинет президента. И заставить его отдать приказ на ядерный удар. Шут аж зажмурился от предвкушения, как кот при виде полной миски сметаны. Вот это будет по–настоящему весело!