Александр Логачев - Белое солнце России

– Пошли, – сказал Назаров и, вынув маузер из кобуры, пошел подземным коридором, держа Ларису за руку.

Только электрический свет, если бы он когда-нибудь появился в Усадьбе, мог бы показать желающим великолепие подвальных катакомб. Архитектор, видимо, так и не понял, что должна была представлять из себя подвальная часть здания: винный погреб, фамильный склеп или инквизиционный комплекс. Поэтому тот, кто не поленился бы спуститься в рукотворное подземелье, нашел бы там элементы и первого, и второго, и третьего. Через подвал проходил большой и извилистый коридор, от которого ответвлялось множество небольших каменных закоулков. Разумеется, в барские годы никакого практического применения они не имели: владельцы Усадьбы не позволили бы оскорбить романтическое подземелье бочонками с огурцами и моченой брусникой. Теперь подвал получил такое содержимое, какое строители не могли и представить: пленников, регулярно отлавливаемых комбедом в деревнях. В таких случаях у подвала дежурил часовой. Однако в этот вечер, кроме Ларисы, никого революционная ячейка в заложниках не держала, поэтому подвал был пуст. Лишь запах мочи, донесшийся откуда-то сбоку, показал, что соседний закуток недавно служил импровизированной тюремной камерой.

Через три минуты свет фонаря высветил ступеньки, ведущие наверх.

– Вот и дверь, Федор Иванович. Только она снаружи заперта.

– Придется моим золотым ключиком открыть, – сказал Назаров, вынимая из кармана динамитную шашку. – Главное, нам сообразить, где укрыться.

Лариса, не выпуская из рук фонарь, отошла шагов на десять и увидела арку, ведущую в маленький тупичок. Она махнула рукой Назарову – можно поджигать.

Они прижались друг к другу, и товарищ Назаров, несмотря на грозовую суровость текущего момента, вдруг явственно ощутил, что этот момент можно было бы… – да нет! – недурственно было бы и растянуть подольше. Товарищ Назаров не заметил, как прижал к себе девушку чуть крепче, чем следовало.

И она, кажется, что-то прошептала ему…

Но даже если это было и так, взрыв заглушил все прочие звуки.

Между тем Колька Савельев, как ему и было приказано, прогуливался вокруг дома, ожидая, когда Назаров будет прыгать из окна. Задание это ему очень не нравилось. Колька помнил, как совсем недавно получил от Назарова метлой по мудям, и отлично понимал: после того как комбед сильно обидел назаровских родственников, даже самый сильный удар покажется наименьшей неприятностью, которую можно ждать от солдата. К тому же Колька не был уверен, что попадет в Федора из винтовки, потому как стрелял из нее всего один раз, и то по кошке.

«И чего я тут делаю? – думал Колька. – Другие мужики спят сейчас в родных избах с бабами, а я, как дурак, здесь от бандитов хоронюсь, до рассвета самогон хлещу и охочусь на соседей с ружьем. Пора сеять, а я то с винтовкой, то с гармошкой. Вдруг потом нормальное время вернется, что я тогда скажу соседям? Я сам бы такое другому не простил».

Однако Колька отлично понимал, что этот хомут так просто уже не снять. Дружки-бедняки помогли ему как следует отомстить Козину и особенно его сволочному сынку. Теперь – плати. Пропал добрый молодец. От германской войны по молодости уберегся, в последний военный год не засосала парня мобилизация. Выходит, от судьбы не уйдешь. Дома войну нашел. А что, если Назаров сейчас и вправду на него с верхотуры сиганет?

И Колька покрепче сжал винтовку. «Под окном лучше не стоять. Надо за конюшню зайти, там я хоть в засаде буду».

Колька свернул за угол и лицом к лицу столкнулся с притаившимися там четырьмя людьми. Об их намерениях можно было долго не гадать – все четверо держали винтовки, которые тотчас вскинули к плечу. Благодаря стараниям луны, заливавшей светом двор, Колька успел заметить, что один из неожиданных гостей был Афоня-Мельник.

«Банда явилась. Ох, конец молодцу», – мелькнуло в Колькиной голове.

Однако он испугался не только за себя, но и за прочих комбедовцев, не подозревающих о новой опасности. Поэтому он заорал во всю глотку: «Товарищи! Банда!» – и вскинул винтовку… а может быть, всего лишь попытался это сделать. Его глаза успели увидеть четыре огонька, а уши – услышать четыре выстрела, но мозг не успел ничего осознать – голова разлетелась на куски…

Вечером, когда короткий ливень до нитки вымочил бандитов в их немудреных шалашах, кулацкий молодняк поднял бунт. Без бань, без теплых перин, без домашней стряпни шастать по лесу надоело. К Козину явилась целая делегация и объявила, что пора возвращаться в родное село. Красножопых – положить на месте, а может, и договориться с ними, даже винтовки им отдать. Красным небось самим надоело торчать в этой Усадьбе, боясь провести ночь в родной избе. Тот же, кому нравится мокнуть, как хряку в луже, пусть остается в лесу.

Козин, как всегда, подавил бунт быстро и бескровно, объяснив малодушной молодежи, что пол в усадебном подвале будет посырей и похолодней лесного мха. Однако он чувствовал, что народ заскучал и требуется какая-нибудь большая затея, а не только унылое патрулирование дорог и посещение окрестных хуторов. Козин предложил прогуляться ночью в Зимино и посмотреть, гостит ли Назаров по-прежнему у дяди. Бандитские командиры боялись узнать, что Назаров, и прежде больше водившийся с беднотой, тоже ночует в Усадьбе. В таком случае к ней подступиться было бы рискованно.

Назарова у Никиты Палыча не оказалось. Тогда ночные гости зашли к Тимохе, а тот, усвоив просьбу Федора, уверил их, что сосед еще не возвращался. Заодно он рассказал гостям и про историю с Ларисой. Это значило, что среди защитников Усадьбы Назарова быть никак не могло. А пьяный вой, доносившийся с вершины холма, свидетельствовал о том, что комбед, по своему обыкновению, решил загулять до утра.

Козин заколебался – начинать ли прямо сейчас серьезную военную операцию. Но кое-кто из молодежи уже высматривал в ночном селе силуэты родных изб. Стало ясно, что, даже не вступив в бой, отряд вернется в лес сильно поредевшим.

– Ладно, – сказал Козин. – Двум смертям не бывать. Всех красножопых под нож. И по домам.

На залитом лунным сиянием лугу, что звался Барский выгон, Козин и Афоня построили свой отряд: полтора десятка мужиков и парней. Те, у кого были штыки, достали их и насадили на винтовки. Тускло, как играющая ночная рыба, блеснула сталь. Козин вынул огромный нож для медвежьей охоты и два раза взмахнул им перед собой, рассекая воздух как саблей.

Вокруг было тихо, только из Усадьбы доносились неумолкающие звуки граммофона и крики пьяных комбедовцев. Погавкивали собаки в Зимино. Вот он, дом, рядом. Рукой подать. А так под родную крышу и не заглянули…