Борис Батыршин - Крымская война. Попутчики

– Я счел, что кораблю союзников здесь, у берегов Турции, взяться неоткуда, и приказал открыть огонь. – Марченко оставил глумливый тон и говорил теперь сухо-официально. – Полагаю, что британский флаг был поднят в целях маскировки. По возвращении я осмотрел аппарат и обнаружил следующие повреждения…

– Стойку правой плоскости перебили, мизерабли! – перебил мичмана Лобанов-Ростовский. – И две дырки от пуль – в борту и днище! Севочка подруливает к «Алмазу», а я сижу и чувствую – что-то ногам мокро. Наклонился – так и есть, фонтанчик! Ну, я платок свернул, дырочку-то и заткнул…

– …Обнаружены три пулевых прострела, считая сюда поврежденную стойку, – закончил Марченко, бросив на князя сердитый взгляд.

– Все ясно, господа. – кивнул командир «Алмаза». – Благодарю за службу, поднимайте аппарат из воды. Надо бы, голубчик Реймонд Федорович, прояснить этот пароходишко.

– Снова лететь? – с надеждой спросил Эссен. – Моя «тридцать седьмая» в порядке, клапан поменяли…

Умница Кобылин не стал дожидаться, пока чужие загребущие руки дотянутся до обломков, и успел разжиться запчастями. Кто смел, тот и съел; не станет же лейтенант устраивать распеканку за то, что он раньше срока привел аппарат в порядок?

Зарин немного подумал.

– Нет, Реймонд Федорович, не стоит. Налетались на сегодня, да и погода портится.

Северная сторона горизонта набухала дождевыми тучами.

– Полагаю, «Заветный» уже подобрал вашего крестника. Вот пусть и сбегают до турка. Пойти, сказать радиотелеграфистам…

– А вот мне интересно… – негромко произнес Марченко, провожая взглядом каперанга, – откуда у турок такие орудия? Я еще понимаю, древние ружья… Но – каронды?

– Скоро узнаем, дюша мой! – хохотнул Лобанов-Ростовский. – Миноносники все в подробностях выспросят. А заодно объяснят османам, что нехорошо забижать русских авиаторов. Чревато.

В открытом море, эскадренный миноносец «Заветный», Сергей Велесов, писатель

Всегда любил киплинговский «Марш эскадренных миноносцев». А после того, как на одном из каэспэшных слетов в середине восьмидесятых его спели под гитару, песня эта на долгие годы стала в нашей компании хитом. А я мечтал о том, что никогда не сбудется, а если и оживет – то лишь во снах и на книжных страницах. И вот ведь: сбылось, да еще как!

Меня устроили в кают-компании «Заветного» – корабельный врач счел мое состояние недостаточно тяжелым для лазарета. На палубе я пробыл недолго; как только мою тушку подняли на борт (я категорически отказался от носилок, брезентового кокона с ремнями и деревянными ручками, в котором можно перемещать раненого по вертикальным трапам), погода как-то сразу испортилась. Похолодало; ветер не ласкал, как час назад, а пробирал до костей студеной, не по-летнему промозглой сыростью, так что я обрадовался возможности спуститься в пышущие угольным теплом низы.

В кают-компании пусто. Неизвестно как втиснутый сюда кабинетный рояль прикрыт полотняным чехлом. Стулья, в ожидании качки, задвинуты под общий стол. Вестовой – рыжеволосый, веснушчатый матросик, едва достающий мне до плеча, – принес жестяной чайник с крепким чаем и склянку с ромом: осведомившись, «не желает ли вашбродие еще чего?», потоптался возле буфета, перебрал без надобности салфетки и удалился.

Глухо шумят винты, из-за переборки доносился стук машины. Стаканы в буфете дребезжат в такт ударам корпуса о волны, и звук этот сливается с шумом воды за тонким бортом. Красота!

Меньше всего я ожидал, что меня оставят в полном одиночестве. Но факт есть факт: до сих пор моей персоной заинтересовались лишь вестовой да врач. Эскулап со всем пиететом проводил меня в кают-компанию, поводил под носом ваткой, остро пахнущей нашатырем, и удалился, посоветовав на прощание употребить для поправки здоровья горячего чаю. Лучше – с коньяком. Каковому занятию я и предавался вот уже полчаса.

Вестовой заодно приволок сюда и мой баул. А вот шлюпочный контейнер не прихватил – видимо, боцман, руководивший моим спасением, опознал судовое имущество и наложил на него свою волосатую, с вытатуированным якорем, лапищу. Боцман есть боцман – что в Советском флоте, что в Российском Императорском, что, подозреваю, и в древнефиникийском. Пожалуй, это мне на руку, наверняка корабельный куркуль припрятал мое барахло в потаенную каптерку, имея намерение разобраться с ним как-нибудь на досуге. Так что прямо сейчас разоблачение мне не грозит, тем более что и в бауле, судя по всему, никто копаться не стал. И это удивительно – конечно, здесь нет ни Особых отделов, ни контрразведки СМЕРШ, но ведь время-то военное…

Да, именно так. Судя по всему, взбесившийся «Пробой» закинул меня лет на сто назад, в самый разгар Первой мировой. Если точнее – то не раньше 1916 года. В свое время мне пришлось детально изучить миноносцы типа «Лейтенант Пущин», и я знал, что «Заветный» – тот, на котором я нахожусь сейчас, – получил вторую семидесятипятимиллиметровку Канэ взамен хилых «гочкисов» только в шестнадцатом году. Я разглядел орудие на полуюте и сомнений не испытывал – на дворе шестнадцатый год. И уж точно не семнадцатый: чувствуется старорежимная флотская дисциплина, а никак не революционная…

Что ж, уже хорошо. Я развалился на низком, обтянутом полосатой тканью канапе и стал вспоминать все, что знал о Проекте.

Турция, провинция Зонгулдак, где-то на берегу

Баш-чауш не знал немецкого. Он даже ни разу в жизни не слыхал звуков этого языка, а потому ни слова не понял из того, что втолковывал ему командир субмарины. А обер-лейтенант Ганс Лютйоганн объяснял бестолковому союзнику, что подводная лодка получила повреждения в бою; что морская вода залила аккумуляторные ямы и половина его людей валяются без сознания, отравленные хлором. И надо как можно скорее отыскать врачей, так как на их «малютке» врача не полагается по штату, а единственный фельдшер в обмороке.

Несколько турецких слов, которые обер-лейтенант цур зее выучил во время недолгого пребывания в Стамбуле, только запутали дело. Видимо, это были не те слова; услышав их, турок дико завращал глазами и надсадно заорал. Обер-лейтенант было повеселел, услышав в этой абракадабре несколько французских слов, и попробовал перейти на язык Руссо и Дидро. Рано обрадовался – турок возбудился еще сильнее. Воткнул саблю в песок и замахал руками, на манер ветряной мельницы.