Виталий Храмов - Сегодня – позавчера. Испытание огнем

– Кстати, о снарядах. Откуда вы узнали, что дело не в браке изготовителей, а в технологии закалки?

Вот я и попался. Этому не споёшь, что в термичке подсказали – он легко узнает, что завод № 34 не производит 45-мм бронебойные снаряды. Лишь корпуса гаубичных «поросят». А как сказать? Что прочёл это «разоблачение» в девяностые годы двадцатого века? Так оно ещё не скоро наступит. Интересно, этому матёрому волкодаву удастся зубы заговорить?

– Людей моих опрашивали?

– Конечно, – пожал плечами следователь.

– Что будет с ними?

– Всё хорошо с ними будет. Обе части вашего сильно разросшегося батальона отвели на переформирование. Обычно на фронте дивизии истончаются до рот, а у вас один батальон вырос сам собой до полка, несмотря на потери. Теперь обстрелянный состав вашего батальона составит костяк формируемой истребительной бригады. Сейчас они в Моршанском учебном артиллерийском центре.

– Не помню такого.

– Так они его и создают. А майор Степанов, поведавший мне о вашем конфликте с комбатом из-за бракованных снарядов, и возглавит бригаду. Как отучится и поправится. Кстати, вы были не правы.

– Я знаю. Нельзя было этого говорить тогда. Это потом я понял, что отобрал у людей веру в оружие, а Ё-комбат сразу просёк, потому и вспылил.

– Вы отвлеклись, Виктор Иванович. Так откуда познания в технологии закалки?

Вот ведь волчара!

– Сорока принесла на хвосте. Слухи.

– Никто не слышал этих слухов, а вы услышали.

– Не слышали или не хотели слышать? Кто-то же за это головы потеряет! Столько лет производили бракованные снаряды, сколько успели сделать? А услышав, реагировали, как Владимир Васильевич: нельзя армию оставить без снарядов к основному орудию. Так ведь?

– Как сотрудники НКВД проявили себя в бою?

Похоже, удалось зубы заговорить. Запомним, на что ведётся. Или сделал вид, что его удалось заболтать. Не важно. Закрепим успех:

– О! Вот тут мне есть чем гордиться, хотя я попал в батальон случайно. И вы можете гордиться своими сотрудниками. Когда будете писать отчет о наших беседах, прошу особо отметить, что я очень сильно прошу направить меня в формируемую бригаду. У вас, наверное, особый спецотбор в органы? Это элита. Цвет нации. За всё время, что я был с ними, ни одного случая бегства перед лицом противника, ни одного труса или паникёра, ни одного самострела, даже случайного. Массовый героизм. Поголовная сознательность, мужество, самопожертвование, отрицание страха перед долгом. Как мне было жалко терять таких ребят! Ведь они первыми гибнут, а трусы выживают. Цвет нации гибнет. Так и до вырождения не долго дойти, – я тяжело вздохнул, – выживут не лучшие, а наиподлейшие. И детей своих научат «правильно» жить. Без чести, но жить. И посмеиваться над нами будут: «Дураки, с гранатой под танк! А я вот бросил всё и сбёг. И вот я живу, а от них и костей не осталось!» Фанатиками нас выставят. И продадут всё, за что мы погибли за красивые фантики.

– Это вам ваш пленник из будущего рассказал? Как вы его звали? Голум? А почему Голум?

– На эту тему я с вами разговаривать не буду.

– Ваше право. Мы уговорились. Но позвольте полюбопытствовать, почему?

– Я понял, что вы кое-что уже знаете о нашей лесной находке?

– Очень многое знаю. Более того, для этого я и здесь.

– Ну, вот. Карты и открыты. О нём я не буду с вами разговаривать.

– Почему?

– А я вас не знаю. Знания о будущем – великая сила. И от того, в чьих руках окажется, зависит это будущее.

– Как зависит будущее?

– Будущего нет. Оно изменчиво. Есть неодолимые предпосылки, есть случайность, которая эти предпосылки способна перевернуть наизнанку. И от каждого из нас каждую секунду зависит, каким будет будущее.

– Получается, что добытые вами сведения бесполезны?

Я пожал плечами. Кельш постучал пальцами по столу, задумавшись.

– Со мной вы не будете разговаривать. А с кем будете?

– С тем, кому смогу верить. В ком уверен. И буду уверен, что человек этот не обратит полученные знания против моего народа. Там и так всё беспросветно. Но всё можно изменить. Исправить уже не выйдет, а вот избежать ошибок – возможно.

– И нагородить новых. А в ком вы уверены?

– В Сталине, Берии.

Кельш рассмеялся:

– Да, от скромности ты не умрёшь. А кроме них?

– Я не буду больше с вами разговаривать. Время уходит. Двадцать девятого января случится непоправимое, и ничего уже будет не исправить. Тридцатого можете этими сведениями подтереться. Я всё сказал. До свидания.

Но следователь не уходил. Он в задумчивости крутил большими пальцами.

– Двадцать девятого. Покушение на Лаврентия Павловича. После – ничего не исправить. Почему такое значение для вас представляет именно Лаврентий Павлович?

– Так вы знакомы с записями? А зачем тогда спрашиваете? Чем война закончится?

– И он может это изменить?

– У вас есть под руками другой управленец такого же уровня, способный справиться с подобными задачами? И не с одной, а с неподъёмным комплексом проблем? Если есть – никаких проблем, ваше дело. Я только не пойму, зачем я вам? Отпустите меня воевать. Я умею молчать. Я там буду изменять будущее в свою пользу, насколько сил хватит. Пока не убьют. Или пристрелите сейчас, мне – до лампочки. Я не идиот, хоть и контуженый. Я знаю, что с системой бороться бесполезно.

Кельш ещё посидел, глядя сквозь меня, потом слегка хлопнул ладонями по столу, попрощался, ушёл.

Целый день меня никто не трогал. Всё было как обычно. Трёхразовое питание, пачка неплохих папирос, тренировки. Нога сгибалась только наполовину, но вес тела держала исправно. Левая рука также почти не работала, но правая стала возвращать себе былую скорость и ловкость.

А потом не принесли ни завтрака, ни курева. Козлы. За сутки никто ни разу не открыл двери.

На следующий день дверь открылась:

– На выход. Руки за спину. Лицом к стене.

– И как ты это себе представляешь? Не видишь – рука на привязи?

– Не разговаривать! Другую руку за спину.

Привели меня в маленькое помещение, которое я сразу окрестил пыточной. Обстановка соответствовала. За массивным столом сидел плотный коротышка с заплывшими злобными глазами и набитыми костяшками пальцев. Видно, что из палачей вылез. По его позе было видно, что он при ранге и должности, но гимнастёрка не имела знаков различия. Шифруется? Рядом стояли двое мордоворотов.

Меня посадили на стул. Массивный такой, основательно-тяжёлый, без обивки. Конвоир вышел.

– Ну? – спросил меня «палач».

– Не запряг! Ты представился бы для начала.

– Дерзкий? Это мы из тебя быстро выбьем, – пообещал коротышка, прищурившись, как кот, увидевший мышь.

– Выбьешь? – я рассмеялся. – Напугать пытаешься? Слышь, ты, мурло! Ты танки немецкие вблизи видел? Под ними был? Под бомбёжкой «лапотника» был? Ты меня испугать пытаешься? А вот хрен ты угадал!