Виталий Храмов - Сегодня – позавчера. Испытание огнем

– Что умеешь?

– Читать, писать, считать, трактор водить и чинить, моторы разные, за скотиной ухаживать, лечить.

– Как лечить?

– Вот так, – он положил мне руки не предплечье, где пуля оставила царапину и… заживил.

Вот тут я конкретно выпал в осадок. Рот разинул, как дурачок, и сел на задницу.

– Если я отниму хоть одну душу, Боженька заберёт мой дар.

Решение пришло мгновенно. Конечно, какое ещё может ещё решение – он же санинструктор! Зачем ему оружие? Мы все его беречь будем как зеницу ока.

– А как же тебя расстреляли? Ты себя излечил?

– Нет, матушка заговорила. Не возьмёт меня ни хладный металл, ни огненный.

– Поэтому по тебе не попадали?

Он пожал плечами. И как мне быть? Что это – магия? Промысел Божий? А моя «ярость»? Что это? Адреналиновый взрыв или дар? Со стороны тоже магией выглядит. И это внушение, которым я почти не владею, но оно же есть!

– Слушай, Прохор. Не надо тебе туда идти. Не нужны тебе немцы. Там, на поле, браты наши гибнут, кровью истекают. Раненым надо помочь, с поля боя вынести. Вот тебе что нужно делать, Прохор. Ты меня понимаешь?

– А ты и есть тот самый Медведь, о котором все говорят?

– Не верь никому, Прохор. Я Кузьмин Виктор Иванович. После боя я тебя найду. Иди, Божье дитя, иди. Отнимать жизнь и стоять насмерть – мой удел, не твой.

Он положил мне одну руку на лоб, другую на затылок, задумался-прислушался, кивнул, встал. А голова моя болеть перестала.

– Спасибо тебе, Прохор.

– Вам спасибо, Виктор Иваныч.

И он пошёл. Спокойно, как по парку, а не по перепаханной и пропитанной кровью нейтралке. Бессильные пули злобно проносились мимо него. Я ещё минуту сидел в прострации, пока взгляд мой не упал на клубок синих шлангов. Что за шланги? Откуда? Ё-ё-о! Это же кишки. Переход между чем-то возвышенным, чем веяло от Прохора, в самую помойку войны был так резок, что меня чуть не вырвало. Если бы не пустой со вчерашнего вечера желудок – вырвало бы.

Потом я увидел, что нижняя часть этого тела была вне воронки. И это тело было обуто в подкованные сапоги с короткими голенищами (ага! это немец!), а за голенищем торчала «колотушка». Граната! Тут же горы трупов! У всех же, до перехода в состояние льда, было оружие, боеприпасы, хавчик! Нет! Хавчик – нет! Тихо-тихо, упокойся, требуха! Не буду я у них еду искать. А вот оружие найти надо!

Пока доставал гранату и шарил по обледеневшим карманам, чуть не пристрелили. Зато нашёл зажигалку и портсигар. Понюхал сигареты – табаком пахнут, не трупом. С удовольствием покурил, лёжа на спине в яме. Пока курил, пулемётчик нашёл более интересные мишени, и я перебрался к Коту, под тополь.

Кот как завис, так и тормозил. То есть был в полной прострации. Глоток спирта и сигарета немного привели его в чувство.

– Ты чего такой потерянный, Кошара?

– Как вы это делаете?

– Что именно?

– Всё это… Вас должны были убить сто раз, а вы – вот…

Я пожал плечами, выглянул.

– Кот, ты смотри, по нашу душу охотники ползут. Вовремя я гранату нашёл.

– Может, мёртвыми притворимся?

– В ножи их хочешь взять? Это вряд ли. Они сначала гранату кидают, а потом спрашивают, есть ли кто живой.

Кот промолчал.

– Слышь, Кошкодральник, ты хорошо стреляешь?

– Угу.

– Не угу, а так точно. Отползаем туда. Я кидаю гранату, ты достреливаешь выживших. Потом ныряем опять под корень. Я думаю, мы их сильно разозлим. А когда они злятся, они мины раскидывают очень щедро. Я понятно объясняю?

– Так точно.

– Давай!

Граната легла точно меж двумя ползущими немцами. Один её схватил, хотел отбросить, но я-то кидал с задержкой. Граната взорвалась у него в руке. Тут же бухнул над ухом Кот. И ещё. Я уже змеёй полз в воронку, под корень. Следом вполз Кот. Оба постарались как можно компактнее разместить руки-ноги.

Продолбили нас в этот раз основательно. Долго, упорно и нудно. Страшно, аж кипяток подкатывал к выходу. Держал руками, чтобы не опозориться.

– Кот, погляди – я живой? – сказал я, когда взрываться перестало, но сам себя не слышал. Кот смотрел в одну точку мёртвыми глазами. Убило? Нет, живой, дышит. Контужен.

Всё, лимит везения на сегодня исчерпан, сидим, не отсвечиваем. Меня и самого контузило нехило. Спасибо тополю, опять спас нас. А ведь терпеть не мог этого дерева, тополя бесполезным считал.

Сколько времени мы так провалялись без движения, кто его знает? У Кота часов не было, у меня тоже. Мне на часы не везёт – больше одного боя не живут. Наружу не выглядывали, по интенсивности стрельбы не догадаешься – оглохли напрочь. Кстати, а как это они нас так лихо молотили менее чем в сотне метров от своих? Не боялись зацепить позиции у захваченного у нас танка?

Правду говорят, любопытство погубит. Последний этот вопрос мучил меня, мучил, да и вылез я оглядеться. А снаружи уже темно. Я подумал, что это у меня в глазах потемнело, а потом увидел всполох осветительной ракеты и бегущие от неё в безумии изломанные тени. Ночь! Уже ночь! Мы с Котом или спали, или в отключке провалялись. А Кот хоть живой? Почти. Дал ему волшебной мёртвой воды – спирта. Чуть оклемался. И как заорёт! Я навалился на него, рот ему закрыл, показал прижатый к губам палец. Контузило парня. Сурдопереводом, то есть жестами приказал ему сидеть здесь, сам пополз по лунному пейзажу в сторону танка. Мой вымазанный, изорванный маскхалат меня неплохо скрывал, тем более что шёл лёгкий снежок.

Ага, сволочи! Своих зацепили! Или это наши? Вокруг танка был такой же лунный вид. Немцев не видать. Есть! Верхний люк выгнут, закрыт не плотно, дым оттуда сочится, а сквозь смотровые щели свет изнутри пробивается. В танке, получается, немцы есть. А вокруг? А вокруг – тишина. Или это только для меня тишина? Нет, снег и щебень под моими руками скрипят, значит, я слышу!

Видимо, нас с Котом враг принял за прорыв, за передовой отряд, вот и промолотили так основательно, накрыв даже танк. Хотя что ему, толстокожему, мины сделают? Поцарапают? Гусянка у него и так по земле раскатана.

Падал снежок, морозило, немцы попрятались. Или нет? Говорят, у них с дисциплиной строго. Подобрал кусок стали – оперение мины, кинул в сторону танка. Железка негромко плюхнулась на землю. Часовой подал голос, что-то спросил. Правда дисциплина. Он сидел в окопе под танком, что-то скрипнуло, произошёл короткий диалог. Блин, надо учить немецкий.

Я откинулся на спину, открыл рот. Снежинки падали на лицо. Хорошо. Холода уже не чувствую. Наверное, это плохо. Что дальше делать? Назад, к своим отходить? А утром опять с самого начала сюда бежать? Уже не получится так ловко – сильно мне досталось сегодня. И танк этот, как волнорез, стоит посреди. Стальной дот, гля! Не видел я у штрафников ни пушек, ни пэтээров, даже гранат не дали. Погибнут все прямо на этом пятачке! Не за медный грошик.