Игорь Черепнев - Большая охота

Надо отдать должное ротмистру, едва зайдя в комнату, он мгновенно оценил несколько натянутую атмосферу и с ловкостью профессионального психолога мгновенно её разрядил.

– Михаил Николаевич, позвольте вам помочь. Разжигать печь – это моё любимое занятие ещё с детства. Помнится, маменька, наказывая за шалости меня или младшую сестру, лишала кого-то из нас этого почетного права.

Мягко, но настойчиво он оттеснил доктора от заупрямившейся печки, он как-то по-особому переложил поленца, щелкнул зажигалкой, и через несколько минут языки огня заплясали, словно подразнивая неудавшегося Прометея. Повернувшись к Михаилу Николаевичу, ротмистр поразил собеседника выражением лица. Оно было по-детски беззащитным, в уголках глаз что-то блестело. Желая проверить неожиданно пронзившую его мысль, доктор спросил:

– А ваша сестра, она, скорее всего, уже замужем и, вероятно, сама учит детей этому хитрому искусству?

– …Увы, нет. Она, а точнее они… В общем, пока я рубился с японцами… Революция, бунты. Дома сгорали порой отнюдь не пустые… Собственно, поэтому я и перешел в Корпус, и буду служить и драться пока… Пока не воздастся по грехам их… Но полноте, господа, довольно о прошлом.

В комнате между тем стало теплее, и Петр Всеславович, с разрешения хозяина, расстегнул пиджак и снял галстук.

– Николай Петрович, прошу меня простить, но я позволил себе прийти не с пустыми руками. – Из небольшой плетеной корзины с крышкой ротмистр извлек пару бутылок «Ай-Даниль» Пино Гри, пакет с фруктовыми пирогами и сыром. Хозяину ничего не оставалось, как мысленно проклиная несвойственную ему забывчивость, направится к буфету за необходимой сервировкой. По предложению ротмистра кресла были передвинуты поближе к печке, на невысоком столике возле блюда с пирогами и сыром в отсветах огня темно-янтарным цветом переливалось вино в хрустальных бокалах, тонкий аромат айвы, гречишного меда и пряной гвоздики радовал обоняние.

– Вы, помните господа, слова Пушкина, – нарушил затянувшиеся молчание ротмистр.

Еще будучи юнкерами, мы с друзьями любили их напевать на манер гусарского романса, вот так же возле огня…

Но я обещал кое-что рассказать и поэтому не смею долго испытывать ваше терпение. – Ротмистр сделал небольшой глоток вина. – Замечательный букет, 1880 год. Он для меня символичен тем, что спустя несколько месяцев был подло убит государь-освободитель Александр Николаевич и на его тризне родилась Священная дружина. По вашим лицам, господа, я вижу, что это название вам мало что говорит. А вот мой отец, служивший под началом генерала Фадеева, успел мне многое поведать об этих замечательных людях и о той святой цели, которой они служили. Увы, это движение, поставившее перед собой задачу борьбы с революционным террором, было распущено крепко державшим штурвал Руси императором Александром Третьим. Теперь на престоле Николай Александрович, а у гидры террора, подобно ее мифической тезке, выросли новые, еще более ядовитые и смертоносные головы. И, боюсь, что, обладай император даже силой Геракла, ему не одолеть ее в одиночку. Тем более что он, увы, не может похвастаться теми талантами, которые были у его венценосного прадеда и отца – Николая Павловича и Александра Александровича. Эти люди сумели победить самого страшного врага – внутреннего, обуздать придворную камарилью, всех этих Романовых в энном колене, уверовавших, что кровь далекого общего предка дает им индульгенцию от всего и право на всё. И, главное, зачастую они являются ярыми германо- или англофилами. Последнее, пожалуй, страшнее всего.

– Простите, Петр Всеславович, но англичане же – наши друзья и союзники, и мы вместе противостоим тевтонам, – возразил Бартонд.

– Ах, доктор, доктор. – Укоризненно покачал головой ротмистр. – Запамятовали вы, что писал вышеупомянутый Александр Сергеевич: «Врагов имеет в мире всяк, Но от друзей спаси нас, Боже!» Мне гораздо менее отвратительны тевтоны, хотя бы тем, что они не скрывают своей враждебности, а островитяне… Если вспомнить историю всех российских смут, то практически всегда найдутся ниточки, тянущиеся на Остров. Для этих джентльменов мы все – от последнего трубочиста и до академика или генерала – не люди, а дикари, которые имеют наглость жить в такой богатой стране. Мой дед бился с горцами на Кавказе, отец сражался в Средней Азии, и везде были английские деньги, английское оружие, английские инструкторы. Да и за японцами маячили Сити и Роял-Неви. Где и на чьи деньги печатал свои издания господин Герцен? Кто стоял за декабристами, в планах которых было убийство всей правящей царской семьи? С легкой руки Пушкина мы привыкли идеализировать этих господ. Да простят меня боги Парнаса, но:

Время бежало незаметно. Оба доктора завороженно слушали ротмистра, который периодически подкладывая полешки в печь, говорил, говорил, говорил… Это был не похожий ни на что монолог, лишь изредка перебиваемый вопросом или возгласом несогласия. Впрочем, с каждым сказанным словом этих возгласов становилось все меньше. В этой не то лекции, не то исповеди перемешались и дела давно минувших дней, и то, о чем писали совсем недавно газеты, или перешептывались обыватели – многовековая ложь от кровавого маньяка на троне и убийцы собственного сына, до пригревших Герцена и поздних марксистов английских банкиров, до сих пор щедро отпускающих фунты на развал России, и британских адмиралов, поспособствовавших прорыву Гебена и Бреслау в Черное море, поближе к российским рубежам, нанеся этим сильнейший удар по ее торговле.

– Все, что Россия покупает за золото у так называемых «союзников», друзья мои, все, к чему имели отношение британцы, оказывается никуда не годным, – с горечью продолжил ротмистр, – к нам относятся так, как будто мы попрошайки, стоящие с протянутой рукой. Условия зачастую кабальные или просто унизительные. И это не моё мнение, а заключение профессора Бахметьева. Борис Александрович считает, что это не ошибки или разгильдяйство, а целенаправленная подрывная деятельность, способствующая ослаблению Российской империи и уничтожению её армии… – Видимо, высказав наболевшие, ротмистр замолчал и несколько минут просто смотрел на огонь.