Александр Башибузук - С черного хода

В камере совершенно ожидаемо наткнулся на полное непонимание ее обитателей. Рожи у мужиков злые, кулаки чешутся. Так и витает в воздухе праведная расправа над оступившимся товарищем. Того и гляди, «темную» устроят. И поди объясни им… Даже Рудик морду воротит…

Молча взгромоздился на шконку и полчаса принимал удобное положение – обгорел я все-таки знатно. Да и легкие горят огнем. В общем, весело. Словом, к награждению медалью «За спасение при пожаре» готов.

Перед отбоем звякнула кормушка, и «попка», то есть коридорный надзиратель, просунул в камеру объемистый сверток, в котором оказалась цельная бутылка шнапса, объемом семьсот пятьдесят миллилитров, буханка свежего черного хлеба и палка сухой, твердой как кирпич колбасы. А совершеннейшим сокровищем оказалась пачка французских сигарет «Житан».

Однако…

Зуб даю, это не эсэсовская русалка постаралась. Слишком подбор продукта не женский. Хотя вполне могла поручить кому…

«Дачка» вполне ожидаемо меня с сокамерниками примирила…

Млять, как будто ничего не случилось и никаких немок я не спасал. Полное понимание момента и одобрение будущих, таких же идиотских поступков. Ну не уроды?

Кружки, брякнув, столкнулись…

– За победу!.. Ты ей хоть вдул под шумок? – Иваныч крякнул и влил в себя обжигающее, вонючее пойло.

– За победу!.. Однозначно… – Камиль дернул кадыком, пропуская в себя шнапс, и сунул под нос корку хлеба. – Как тебя угораздило туда глянуть? Я вот лежал смирно мордой в пол. А так бы и я спас. Фули там… – Он со свистом втянул воздух и закинул корку в рот.

– Мазл тов… Ну зачем вы так… – Рудик принюхался к кружке и, судорожно сдерживая рвотные позывы, в несколько глотков выпил спиртное. Затем грызнул своими лошадиными клавишами кусок колбасы, подсунутый Иванычем, чуть не отхватив ему палец при этом. – Не надо все опошлять. Это просто благодарность за спасе-е-ение… – Наш товарищ мигом поплыл и расплылся в блаженной ухмылке.

Три небритые рожи разом уставились на меня в ожидании подробностей…

– Значится так!.. – Нет, ну не могу же я разочаровать жаждущих подробностей боевых товарищей. – …а она под форменкой мягкая-мягкая и дух от нее идет… такой бабский… сладкий, сладкий…

– Ох, епать-колотить!..

– Шайтан!..

– Мамочка… держите меня трое… Правда пахла?..

– Правда – духами и бабой… А я беру ее так… за задницу… а сиськи болтаются… и тащу к выходу…

– А она?

– А ты?

– Ой, а меня рыгать тянет…

Короче, пузырь мы не допили. Вырубились…

Даже не обсудили, что же там такое епнуло…

Что произошло, мы так и не узнали. Ни на следующий день, ни через неделю. Рудик просто фонтанировал предположениями, но со временем сам признал их абсурдность. Почти месяц нас из камер не выпускали совсем: только выносить парашу и сразу же загоняли обратно. Постепенно этот эпизод отошел на второй план, а потом и вовсе забылся. Кормить продолжали так же сытно, и постепенно я стал приходить в божеский вид. Ожоги покрылись струпьями, а когда и они исчезли, я осторожно попытался восстанавливать свою физическую форму. К очередному моему удивлению, препятствовать никто не стал, наоборот, доктор, совершавший ежедневный обход, одобрительно покивал головой, отметив начавшие появляться зачатки мускулов.

Когда заключенных опять стали привлекать к работам, на базе уже практически ликвидировали следы шухера, даже домики заново перекрыли и покрасили.

Над нами не издевались, охрана если и прикладывалась, то исключительно по делу и то без фанатизма. Ну в самом же деле, кто из узников станет обращать внимание на безобидные тычки прикладами, если в Заксенхаузене за подобные провинности запросто забивали до смерти или затравливали собаками. И самое главное, никто над нами никаких экспериментов не ставил.

В общем, вот в такое непонятное место мы попали. Жрем, спим и в разминочном варианте работаем. Курорт, ептыть… Все страхи постепенно стали забываться.

Кстати, спасенную русалку я так больше и не видел. И шнапса с колбасой тоже… А вот этого реально жалко.

Я лихорадочно искал возможность сбежать и совершенно четко понимал, что это невозможно. Это только в фильмах узники лихо совершают побеги, а в реальности все упирается в одно очень важное обстоятельство. Разоружить пару охранников не очень сложно. А дальше куда? Идти-то некуда! Остров, мать его, да и вообще, чуть ли не центр Германии. Бежать ради того, чтобы героически променять вот это райское местечко на обычный концентрационный лагерь и вылететь в трубу крематория облачком вонючей сажи?

Нет, увольте…

Да, возможно, я не настоящий советский человек, но заведомо идиотские поступки совершать не буду. Такой вариант развития событий возможен лишь тогда, когда другого выхода не будет. Когда останется только сдохнуть… А пока время терпит… Опять же каждый день работает на меня. Вот окрепну окончательно, тогда и посмотрим. Кстати, своими соображениями я ни с кем не делился. А Рудика, подкатывающего с гнилыми базарами по теме, послал раз и окончательно, пригрозив свернуть шею.

Не то чтобы я не доверяю сокамерникам, «наседок» среди них нет и не может быть. Вычисляется это очень элементарно. Просто я совершенно точно знаю, насколько человек слабое существо. Подлое, безмозглое в определенных случаях и мерзкое существо, и я, скорее всего, тоже не исключение. Когда начнут у того же Хацкевича и Губайдуллина, не говоря уже о Звонковском, ногти рвать и встанет перед ними простенькая дилемма: сдохнуть в мучениях или рассказать о моих планах дяденьке с добренькими глазами, угадайте с двух раз, как они поступят? Нет, конечно, все может быть, хотя бы в виде исключения, подтверждающего правило, но случаи подобные как раз очень редки. Все колются до самой задницы, все… Надо только правильный подход найти. Как это сделать, очень популярно и доступно мне в училище объяснили на спецлекциях, а во время работы в наркомате и на войне сам закрепил навыки. Так что не испытываю никаких лишних сомнений по поводу стойкости человеческого существа.

Да, приходилось потрошить людишек, стимулируя их желание излить душу… И не стесняюсь я этого ни капельки. Зачем? Враг есть враг… Даже если он ничего пока еще не сделал, а просто подумал. А на войне?.. С войной и так все понятно.

Никогда особо щепетильным и душевно ранимым я не был. С малолетства выживать приходилось. Как-то вот судьбинушка меня покрутила, что с самого детства я познал всю мерзость и грязь жизни.

Родителей своих я не помню… Конечно, порой мелькают некоторые очень смутные воспоминания, к примеру, я совершенно убежден, что моя мать была очень красива, а отец был морским офицером, естественно белогвардейским, но к делу этого, как говорится, не пришьешь. Я даже не пытался ничего разузнать, ибо фамилию мне дали в детдоме, а других исходных данных попросту нет. Почему Ротмистров? А хрен его знает. Надо спросить у картавого уродца в пенсне, заставлявшего детей ходить строем в любую погоду и морившего голодом за малейшую провинность в карцере. Вот такой был у нас в детдоме ублюдочный директор. Плохо кончил товарищ. Помимо своих основных увлечений, Плева, да, вот такая оригинальная у него была фамилия, очень любил маленьких мальчиков и девочек пощупать и нарвался как-то на только что прибывшего симпатичного цыганенка. Тот, недолго думая, вогнал директору припрятанную заточку в пузо, а потом свалил через форточку. Поймали, конечно, и расстреляли за котельной, но Плева сдох в ужасных мучениях.