Сергей Аверинцев - Собрание сочинений

10:17 Никто не благ, только Бог единый.Вполне понятным образом это место широко использовалось в полемике гностиков и ариан против ортодоксальной христологии. Защитники последней должны были предложить свою интерпретацию. Например, в толкованиях св. Ефрема Сирина на Диатессарон по поводу этих слов говорится: «А Сам Ты, Господи, разве не благ? […] И разве пришествие {стр. 266} Твое — не пришествие блага? "Но Я, — говорит Он, — не от Себя пришел", [ср. Ио 5:43: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» ] И разве дела Твои не благи? "Отец Мой, Который во Мне, — говорит Он, — творит дела эти"» [ср. Ио 5:36: «…ибо дела, которые Отец дал Мне совершить, самые дела сии, Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня» , 10:38: «а если творю, то, когда не верите Мне, верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить, что Отец во Мне и Я в Нем» и др.]. У византийского автора XI в. Феофилакта Болгарского мы читаем в толковании на это место: «А почему Христос отвечал ему так: "никто не благ"? Потому что тот подошел ко Христу как к простому человеку и как к одному из многих учителей. Христос как бы так говорит: если ты почитаешь Меня благим, то в сравнении с Богом ни один человек не благ […]. Кроме того […] Господь дает ему и другой урок: если он хочет с кем-то беседовать, то говорить он должен без лести, а корень и источник благости знать один — Бога […]» (Благовестник. Толкование на святые Евангелия блаж. Феофилакта, архиеп. Болгарского, СПб., б. г., с. 228.

10:25 Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Небесное.Попытки придать образу внешнюю правдоподобность, истолковав «верблюда» как верблюжий волос или «игольное ушко» как особенно низкий и тесный проход в стене Иерусалима, в наше время оставлены. Иисус употребил резкую, драстическую гиперболу, то ли взятую из фольклорного обихода, то ли созданную тут же, на глазах у слушателей. Сходные гиперболы весьма нередки в талмудической литературе, входя в систему учительной стратегии: они должны своей неожиданностью пробуждать утомляющиеся умы учеников.

10:51 Раввуни — форма обращения, встречающаяся не только в Евангелии от Иоанна 20:16, но также во фрагментах палестинских таргумов, т. е. арамейских переложений библейских текстов, найденных около столетия тому назад в Каирской генизе (см. Genisa Ms С Gen 32, 19; Ms Ε, Gen 39, 7; ср. Ρ. Naumann , Targum. Вгuске zwischen den Testamenten I, Konstanz, 1991, S. 21–22).

11:1 Виффаггия и Вифания.Два ближайшие селения при подходе к Иерусалиму по дороге от Иерихона. Вифания привлекает к себе в последние десятилетия особый интерес археологов; помимо несом{стр. 267}ненных следов очень раннего христианского культа, как кажется, имевшего иудеохристианские черты, ставится вопрос о ессейском поселении. Ср. В. Pixner , Bethanien bei Jerusalem — eine Essener-Siedlung, in: B. Pixner , Wege des Messias und Statten der Urkirche, 2. Aufl., Gie?en, 1994, S. 208–218; R. Riesner , Essenerund Urgemeinde in Jerusalem, 2. Aufl., 1998, S. 105.

Масличная гора.См. ниже к 13:3.

11:2 На которого еще не садился никто из людей.Это делает его ритуально пригодным для сакрального употребления (ср. Чис 19:2; Втор 21:3); с этим же мистическим принципом связано и Девственное Зачатие, и погребение в гробнице, где еще не был никто погребен (Лк 23:53).

11:9–10 Осанна(евр. {[aннa YHWH] hошиа нна}) — букв. «[о, Господи,] спаси же!» Такое восклицание было принято при вступлении праздничного шествия во Храм. Общий контекст этого и последующего восклицания «Благословен, Кто приходит во имя Господне»дает Пс. 117/118:25–26, вообще особенно важный для круга мессианской символики (ср. ниже примечание к 12:10–11); в нем одно за другим следуют два схожих и особо эмфатических восклицания, каждое из которых в еврейском молитвенном обиходе может быть повторяемо по два раза, — «О, Господи, спаси же! О, Господи, помоги же!». Впрочем, уже в новозаветные времена и даже ранее лексема «осанна» ввиду своего культового употребления могла трансформироваться в живом народном восприятии из мольбы о спасении в славословящий возглас (ср. R. Н. Gundry , The Use of the Old Testament in St. Matthew's Gospel, Novum Test. Suppl. 18, Leiden, 1967, p. 40–43). Мидраш к тому же псалму (Midrash Tehillim 118) повествует о свойственных Иерусалиму как цели паломничества обычаях хорового ритуального обмена возгласами, когда на возглас жителей Иерусалима: «О, Господи, спаси же!» — паломникам полагалось отвечать: «О, Господи, помоги же!», — а на следующий возглас: «Благословен, кто приходит во имя Господне!» — звучал возглас паломников: «Благословляем вас из Дома Господня!» (ср. D. {стр. 268} Flusser, Jesus, Rowohlts Monographien 140, 1968, S. 140, Anm. 186). Поэтому при всей исключительности данной ситуации, обусловленной верой в наступление мессианского времени, необходимо ощущать обрядовую и как бы литургическую упорядоченность поведения народа, укорененность форм этого поведения в еврейской традиции. Недаром оба возгласа, приводимые в Евангелиях, — «осанна [в вышних]!» и «благословен Грядый во имя Господне!» — не позже чем с VII в. нашли себе место в самом средоточии христианских литургических чинопоследований (см. G. Podhradsky , Lexikon der Liturgie, Innsbruck-Wien-Munchen, 1967, S. 339.

«Благословенно царство отца нашего Давида, что приходит к нам!» Приветствие, которое не могло не быть крайне опасным в оккупированной стране, живущей мечтами об избавлении от власти римлян и о возврате к счастливым временам династии Давида. (В этой связи стоит вспомнить, что псалом 117/118, из которого взяты оба предыдущих возгласа, содержит в стихах 10–13 выразительнейшее описание победы героя над «народами», т. е. [гойим] «язычниками»). Весь эпизод Входа в Иерусалим находится в остром напряжении между двумя смысловыми полюсами. С одной стороны, ритуально маркированное торжественное вступление мессианской фигуры в столицу Давида не могло не иметь совершенно определенных политических коннотаций. Именно оно делает понятным и обвинение в крамоле, с которым Синедрион отдает Иисуса на суд Пилата, и надпись «Царь Иудейский» над головой Распятого. В этой связи трудно не вспомнить загадочного и спорного свидетельства, содержащегося в славянской версии «Иудейской войны» Иосифа Флавия (Иосипа Евреина о полонении Иерусалима, II, 9). В греческой версии оно отсутствует, а его связь с арамейской авторской версией остается совершенно недоказуемой гипотезой; очевидно, как кажется, одно, — оно не может быть христианской (а пожалуй, и еврейской) подделкой какой бы то ни было более поздней эпохи, когда накаленная атмосфера кануна войны с Римом перестала быть вообразимой, а Иисус Христос ассоциировался (и для христиан, и для евреев) с чем угодно, только не с надеждой на независимость Израиля. В славянской версии рассказывается, что от Иисуса (не {стр. 269} названного по имени и описанного в очень сильных, но несколько амбивалентных выражениях, с подчеркиванием чудотворения, но и пренебрежения ветхозаветными ритуальными нормами) не только ожидали освобождения «колен Иудейских от римских рук», но даже присылали к Нему гонцов с весьма конкретным предложением немедленно брать город, перебить римлян и начать Свое царствование (да, вшед в град, избьет воя римския и Пилата и цесарствует над сими). Страх иудейских старейшин перед возможной политической катастрофой предстает в упомянутом тексте как весьма важная причина, наряду с другими мотивами побуждающая их к доносительству перед Пилатом (мы немощни и слаби есмы противити ся римленом, якоже и лук напряжен. Да шедше взвестим Пилату […] еда когда услышит от инех, имениа лишени будем…). Мы не видим возможности согласиться с точкой зрения Б. Г. Деревенского (Иисус Христос в документах истории, 2-е изд., СПб. 1999, с. 131–132), усматривающего в соответственных пассажах славянской версии нормальное проявление средневековой юдофобии: разумеется, старейшины предстают в неблаговидной роли, однако их побуждают к этой роли отнюдь не какие-то «богоубийственные» аффекты, а совершенно понятное, хотя и не очень возвышенное желание избежать конфронтации с римским оккупационным порядком. Да, конечно, нечто отдаленно похожее можно было прочесть в Ио 11:48; однако нетрудно убедиться, что средневековая экзегеза отнюдь не проявляла чуткости к этому свидетельству и стремилась так перетолковать его, чтобы мотив страха перед римлянами выступал как неловкий предлог, прикрывающий «наглость» старейшин, по выражению знаменитого византийского экзегета XI в. блаж. Феофилакта Болгарского. У последнего мы читаем замечание к Ио 11:48: «Так говорили они с лукавством. […] Они выставляют на вид общую опасность, возбуждая народ против Христа как будущего виновника погибели их» (Св. Евангелие от Иоанна с толкованием Бл. Феофилакта, архиепископа Болгарского, М., 1996, с. 434). Надо сказать, что славянская версия Иосифа Флавия упоминает чуть позже «зависть» законников; однако это краткое упоминание в сравнении с вышеприведенным рассуждением о необходимости не ссориться с {стр. 270} римлянами выглядит довольно невыразительным и отнюдь не несет в себе эмфазы, предполагаемой подходом Б. Г. Деревенского (притом оно так неловко введено в текст, что как раз в нем можно было бы увидеть интерполяцию, навеянную экзегетикой и гимнографией). Повторим еще раз: мы не настаиваем на авторстве Иосифа Флавия, на связи с арамейской версией, — но в в этих текстах ощущается отголосок реальной ситуации того исторического момента, ставший непонятным уже через несколько поколений, не говоря уже о средневековом восприятии. Заметим, что довольно лапидарный рассказ славянской версии трудно соотносится с последовательностью событий в Евангелиях, что создает проблемы, но, как кажется, дополнительно опровергает гипотезу позднейшей фальсификации (которая как раз отталкивалась бы от евангельских текстов). — С другой стороны, именно на таком историческом фоне политических страстей особенно важно, что семиотика Входа в Иерусалим решительно противоречит милитаристически-победительному пониманию прихода мессианского времени: Царь въезжает в Свой город не на боевом коне, но на мирном осленке (по Мф 21:7 на ослице и осленке), во исполнение ветхозаветного пророчества: «Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима; се Царь твой грядет к тебе, […] кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной. […] И Он возвестит мир народам…» (Зах 9:9–10). При этом в самой готовности, с которой неизвестные владельцы осленка, кто бы они ни были, тотчас же соглашаются его предоставить, сказывается взволнованное настроение горожан, повсеместно ожидающих великих событий.