Флоринда Доннер - Жизнь-в-сновидении

Ожидая увидеть смотрителя, я обернулась, но обнаружила, что в комнате никого нет. Охваченная страстным желанием поскорее добраться до двери, я чуть не опрокинула одну из скульптур, стоявших возле меня, и машинально протянула руку, чтобы поправить ее, но не успела дотронуться, как мне почудилось, будто неопределенным круговым движением фигура отдалилась от меня, а затем с поразительно человеческим вздохом заняла первоначальное положение.

-- Что случилось? -- спросил смотритель, входя в комнату. Он поставил большой поднос на свой шаткий столик и, глядя на мое помертвевшее от ужаса лицо, снова спросил, что же произошло.

-- Иногда у меня появляется ощущение, что эти монстры живые и наблюдают за мной, -- произнесла я, кивая в сторону ближайшей скульптуры. Увидев его серьезное лицо, на котором не было и тени улыбки, я поспешила заверить, что назвала их монстрами, имея в виду не уродство, а скорее их громадные размеры. Сделав несколько судорожных вдохов, я повторила, что эти скульптуры кажутся мне живыми.

Украдкой оглядевшись и понизив голос до еле слышного шепота, он произнес:

-- Они живые.

Я была так поражена, что начала лепетать что-то о том, как однажды вечером впервые обнаружила его комнату, привлеченная мрачным шепотом ветра, шевелившего занавеску у разбитого окна.

-- Еще тогда они показались мне монстрами, -- призналась я с нервным смешком, -- чужими духами, наполняющими сумеречные тени.

Пошевелив губами, смотритель пристально поглядел на меня, затем медленно обвел взглядом комнату.

-- Давай-ка лучше обедать, -- сказал он в конце концов, -иначе все остынет.

Он придвинул мне стул и, когда я удобно уселась, добавил дрогнувшим голосом:

-- Ты права, когда называешь их духами. Ведь они -- не скульптуры, они -- измышления. Их представил себе из образов, промелькнувших в других мирах, один великий нагваль, -- пояснил он таинственным тоном.

-- Мариано Аурелиано? -- спросила я.

Он покачал головой и ответил:

-- Нет, его звали Элиас. Он гораздо старше.

-- А почему эти измышления стоят в твоей комнате? Разве этот великий нагваль сделал их для тебя?

-- Нет, я только присматриваю за ними.

Поднявшись, он сунул руку в карман, достал аккуратно сложенный белый носовой платок и принялся смахивать пыль с ближайшей скульптуры.

-- С тех пор, как я стал смотрителем, следить за ними -моя обязанность. Когда-нибудь с помощью всех этих чародеев, которых ты здесь видела, я должен буду вернуть их обратно.

-- А куда именно?

-- В никуда, в пространство, в вакуум.

-- И как ты собираешься это сделать?

-- С помощью той же силы, которая доставила их сюда в первый раз. Силы сновидения-наяву.

-- Если ты умеешь сновидеть так же, как все эти маги, -начала я осторожно, изо всех сил пытаясь скрыть нотки торжества в голосе, -- значит, ты и сам должен быть магом!

-- Да, но я не такой, как другие.

Его искреннее признание привело меня в замешательство.

-- А в чем же разница?

-- А, -- отмахнулся он -- абсолютно во всем. Но сейчас я не могу объяснить этого. Если я расскажу, ты только разозлишься, станешь еще более замкнутой. Когда-нибудь, однако, ты поймешь все сама, без посторонней помощи.

Я отчаянно пыталась спросить что-нибудь еще, но почувствовала, что все смешалось у меня в голове.

-- А ты можешь сказать, откуда нагваль Элиас взял эти измышления?

-- Он увидел их в сновидениях и захватил, -- ответил смотритель. -- Некоторые из них -- только копии, которые он снял с тех, что не смог забрать с собой. Остальные -настоящие, привезены отовсюду этим великим нагвалем.

Я не верила его словам, но продолжала:

-- А зачем нагваль Элиас принес их?

-- Они сами его об этом попросили.

-- Зачем?

Разведя руками, смотритель прервал мои исследования и пригласил меня заняться обедом. Его нежелание удовлетворить мое любопытство только усилило мой интерес. Я не могла понять, почему он не хочет говорить об этих хитроумных штуках, а только уклоняется от ответов. Ведь он запросто мог все мне рассказать.

Мы быстро покончили с обедом и он попросил меня достать его раскладную койку из кладовки. Зная его вкусы, я разложила ее перед занавешенной французской дверью. Удовлетворенно вздохнув, он лег, откинув голову на маленькую квадратную подушку, наполненную сушеными бобами и маисовыми зернами, которая была пришита в изголовье. Он утверждал, что она приносит сладкие сны.

-- Теперь я готов немного вздремнуть, -- сказал он, отпуская ремень на своих штанах.

Это был вежливый способ отделаться от меня.

Раздосадованная его отказом говорить о скульптурах, я свалила нашу посуду на поднос и вылетела из комнаты. Его храп провожал меня всю дорогу до кухни.

Из патио слышался звон гитарных струн.

Я машинально потянулась за фонариком, который держала возле гамака, и посмотрела на часы. Было немногим за полночь. Завернувшись потуже в одеяло, я на цыпочках вышла в коридор, ведущий в патио.

Посреди дворика какой-то мужчина, сидя на тростниковом стуле, играл на гитаре. Я не могла видеть его лица, но знала, что это все тот же Исидоро Балтасар, и я уже видела и слышала его, когда попала сюда впервые. Как и тогда, заметив меня, мужчина сразу перестал играть, поднялся со стула и вошел в дом.

Едва я вернулась в свою комнату, как он снова начал перебирать струны. Я уже задремала, когда услышала его чистый сильный голос. Он пел, обращаясь к ветру, маня его из глубины молчания и пустоты.

И, словно откликаясь на его печальный зов, ветер набирал силу. Он свистел в ветвях чапарраля, срывал сухие листья с деревьев и, шурша, сметал их в кучи напротив дома.

Рывком я открыла дверь в патио. Ветер заполнил комнату невыразимой печалью. В ней не было слез, но лишь меланхолия одиночества и пустоты, праха и древних теней. Ветер с легкостью кружил по комнате. Я ловила его каждым движением легких. Он оседал у меня в груди, и чем глубже я дышала, тем легче себя чувствовала.

Я вышла наружу и, пробираясь между высокими кустами, направилась за дом. Луна ярко освещала выбеленные стены домика и широкую открытую лужайку, расчищенную от леса. Опасаясь, что меня могут заметить, я перебегала от дерева к дереву и, прячась в густой, тени крон, наконец добралась до двух цветущих апельсинов за стеной, прикрывающей дорожку к домику.

Из-за чапарраля ветер доносил звуки легкого смеха и неясные обрывки разговора. Собрав все свое мужество, я дерзко ринулась вдоль дорожки и очутилась перед дверью маленького темного дома. Дрожа от волнения, я пробралась к открытому окну и узнала голоса Делии и Флоринды. Но край окна был слишком высоко, и мне не было видно, что они делают.

Я ожидала услышать что-нибудь значительное, откровение, которое поразило бы мой разум, привело бы меня в восторг и помогло бы мне в том, ради чего я была здесь -- победить мою неспособность к сновидению. Но они только сплетничали, и я настолько увлеклась их злорадными перешептываниями, что несколько раз рассмеялась вслух, забыв об осторожности.