Альфред Хэйдок - Кабан

Альфред Хэйдок

Кабан

- А-а! Ты пришел... Внял моим просьбам и пришел... Действительно, ты правильно поступил: ночь не будет особенно темной и в пятидесяти шагах ты легко различишь черную голову кабана средь стеблей гаоляна на моем поле. Разве можно промахнуться на таком расстоянии?!

Когда я был не так стар, в темные, как сердце злодея, ночи, из того же ружья, что унесли хунхузы прошлой осенью, я убивал изюбров, видя лишь кончики рогов над кустом: я метил ниже на один "чи" и попадал прямо в лоб. Оттого-то и теперь говорят, что у меня хорошее зрение, даже слишком хорошее! Я хотел бы, чтобы оно было хуже; незрячему мир ничего не сулит, следовательно, и не обманывает...

Ты устал? Хочешь отдохнуть, ибо далеко шел лесными тропами к полю старого Фу-ко-у? Двери моего дома раскрыты для тебя, но ты не сейчас войдешь туда: видишь, как быстро спускается ночь! Мы должны прийти в поле раньше зверей, а они теперь рано покидают кедровник. Слышишь гул барабана? Это сосед Вей Чентин сидит на столбе средь своего поля, колотит в барабан, потрясает связкою старых чайников и шумом отгоняет зверей; ведь у него так же, как у меня, нет ружья! Скорее, господин, кабаны каждую минуту могут появиться!

Под поток слов и восклицаний - ай-я-х!! - Бушуев медленно вскарабкался на платформу, предварительно забросив туда винтовку... Помост был сколочен из плах и покоился на четырех крепких столбах высоко над землею.

С него, как на ладони, открылось все поле, засеянное гаоляном, огород с примкнувшей сбоку низенькой, серой фанзенкой, одиноко поднявшей перст трубы. Купол вечернего неба со всех сторон опирался на могучие массивы Кэнтей-Алина, сплошь заросшие кустарником. Казалось, не мрак спускается с выси, а синева небесная льется и густеет, не найдя выхода в узкой долине.

Бушуев втягивал воздух, как наркоман испарения эфира: за каждую унцию его, этого воздуха, в санаториях платили бы чистым золотом. Впрочем, он наслаждался недолго: с дзиньканьем над ним закружили маленькие кровопийцы тайги - комары.

Голова Фу-ко-у, воплощение духа земли и тяжкого труда, с лицом, сплошь исписанным иероглифами старости, показалась над краем помоста; старик влез вслед за Бушуевым и присел на корточки.

- Отсюда ты, господин, все увидишь, чему суждено произойти в поле.

Кабаны скоро будут здесь! Это ничего, что я говорю: мой голос не спугнет их, ты слышишь! Как грохочет и распевает Вей Чентин, а все-таки его поля изрядно пожрут... Вей Чентин еще будет бросать и них камнями... Речь услаждает бодрствующих... Тем более - давно никто не приходил ко мне. Бедняка на людной пристани никто не замечает, а богача отыскивают даже в лесу и справляются о его здоровье. Не так ли?

Я дважды богател и дважды нищал, поэтому хорошо это знаю. Зачем ты так яростно отбиваешься от комаров? Они этого не стоят! "Не уделяй внимания мелочи, чтобы она не заслонила главного", - так учит пословица. Терпение, господин, терпение!.. После охоты ты войдешь в мой дом и вкусишь еду, изготовленную руками моей жены... Чему ты удивляешься? Что я так быстро взял жену новую после смерти старой? Ты поступаешь точно так же, как Вей Чентин, который спросил меня: "Зачем тебе молодая жена, когда жить осталось недолго?"

- Дурак! - ответил я ему, потому-то и женюсь, что жить осталось недолго. Кто унаследует это поле и кто станет возжигать курения и молиться за меня духам, если не мои дети? Разве плохо, если молодыми руками женщины руководит старый разум?

Вей Чентин тогда рассмеялся мне в лицо и сказал, что к моей жене, когда она была девушкой, часто приходил дровосек по имени Ху; что девушка плакала, когда я засылал сватов к ее родителям, и наконец будто Ху ночью подкрадывался к моему дому, пока я здесь криками да колотушками отгонял зверей...

К чему теперь такие слова? Ай-я-ха! Где разум у людей, говорящих такие речи! Разве не сказано: "Не делай кривым того, что прямо, а прямым того, что криво", а также "Не расстраивай браков". Вей Чентин глуп: он продает зерно, когда оно дешево и верит сплетням жены... Не вставай, не вставай, господин! Кабаны привыкли видеть меня одного на помосте, увидя двух, они испугаются и могут не прийти - пропадет вся охота, ты не знаешь, как они хитры! Вот так - лежи смирно и не уделяй много внимания комарам. Что такое комары? Пыль болот! Их жала коротки и не достигают сердца, как язвы людей! Я не замечал их, по три раза выскакивая ночью из фанзы, чтобы прогнать хищников с поля: я засыпал и проводил ночи на этом помосте, чтобы обеспечить жирную пищу и тепло жене и тем маленьким людям, что должны от нее появиться... Ты не видел моей жены? Старость моя снова цветет в ее присутствии... И тело ее горячее, и обжигает. Т-с-с, ни слова! Кабан идет!

Бушуев уперся взором в застывшее в темноте под ним поле. Раздражение от бесчисленных укусов мошкары рвалось наружу в потребности выпускать одну за другой пули в крадущееся черное стадо свиней. Ему уже казалось, что ухо улавливает характерное похрюкивание - палец налег на курок, но ни один колос в поле не шевелился. Сипение и туманом расплывшееся над гаоляном облако мириад кровопийц составили весь скудный улов его пяти чувств. Снова над ухом его зажужжал голос старика, снизившийся до хриплого шепота:

- Как? Ты не видишь кабана? Он большой и черный, с ощетинившейся спиной, и два белых клыка торчат по бокам сморщенного рыла! Смотри же!

Смотри же!.. Небеса! - застонал он. - Если твои глаза останутся слепыми - от огорода старого Фу-ко-у ничего не останется! Неужели ты ничего не видишь?

И вдруг страстно, с мольбой, свистящим шепотом:

- Дай мне ружье! Если ты хоть чуточку веришь старому охотнику, кто первый обучал тебя подражать крикам зверей и птиц, когда ты был совсем маленький, дай мне ружье только на один выстрел! Иначе кабан уйдет в ложбину, и будет поздно... - старик почти силой вырвал винтовку у неохотно разжавшего руки Бушуева и прицелился, но не в поле, а в сторону фанзы. В эту же секунду Бушуев увидел в направлении ствола фигуру человека: сгорбленная, она медленно пробиралась к фанзе со стороны гор, явно стараясь избегнуть открытых мест.

- Фу-ко-у! Сумасшедший! Там человек! Рука Бушуева стремительно метнулась к плечу старика, но выстрел все-таки опередил его. Яркая вспышка. Тишина треснула и снова сомкнулась. Темной фигуры не стало видно - как провалилась! Фу-Ко-у медленно опустил винтовку и возвратил ее Бушуеву.

- Кабан убит! Других этой ночью не будет: они все ушли к обрыву Красной собаки, где много желудей. Вей Чентин глуп. Он этого не знает и поэтому оскорбляет тишину звоном пустых чайников и распевает неприличествующие возрасту песни. Как я уже сказал, двери моего дома раскрыты перед тобой; войди и вкуси пищу, изготовленную руками моей жены. Она была уже готова, когда ты лесными тропами шел к моему полю, но предназначалась не мне и не тебе, а другому, которого теперь уже нет, и я это знал. Ты не хочешь? Может быть, твои глаза стали настолько зорки, что видят сквозь стены, как там, в фанзе, плачет и убивается женщина? Ты прав - лучше не входить! Я тоже не войду туда сегодня: горе, как и огонь, требует времени, чтобы пожрать ему предназначенное и погаснуть... Но, может быть, когда ты вернешься на станцию, тебе вздумается кому-либо сказать, что я убил не кабана? Не делай этого: далеко отсюда у меня есть два старых друга.