Уильям Тревор - Мистер МакНамара

Уильям Тревор

Мистер МакНамара

- Как он там? - спросила мать утром того дня, когда мне исполнилось тринадцать лет.

Она наливала отцу чай в огромную цветастую кружку с листочками на дне единственную из уцелевших от сервиза Клема. У отца были также особые вилка и нож; нож - тоже реликвия, а вилка современная, но особо прочная, потому что обычные вилки он ломал.

- А, вроде неплохо, - ответил отец, а я в это время терпеливо ждал, пока обо мне вспомнят. - Только старая тетка опять бузит.

Мать кивнула и поставила перед ним чашку. Потом объявила, что, по ее мнению, тетушку мистера МакНамары давно следовало поместить в лечебницу она это говорила всякий раз, когда речь заходила о макнамарской тетке хронической алкоголичке.

Мать была высокой и худой, но одновременно очень мягкой. В ней не было ничего резкого и угловатого, ничего грубого и тяжелого, в моей матери. Голубые глаза туманного оттенка и всегда готовое к улыбке лицо. Отец был еще выше - грузный мужчина с загорелым лицом и широким лбом, казавшимся еще больше из-за поредевших волос, с тяжелыми руками цвета печеного хлеба и глазами - такими же туманно-голубыми, как у матери. Они всегда были предупредительны друг к другу, что тоже их роднило, и даже если спорили, никогда не повышали голос. Они могли сердиться на нас, но не друг на друга. Они даже наказания для нас выбирали вместе, потому что сердились на нас всегда одинаково. Нам бывало очень стыдно, когда наши грехи вдруг обнаруживались.

- Это не поезд, а настоящий холодильник, - сказал отец. - Опоздал на два с половиной часа. Бедняга Фланнаган чуть не заработал пневмонию, пока меня дожидался. - Вся страна заросла плющом, говорил он, - как могильные плиты. Он жевал бекон и сосиски, разрезая их своим персональным ножом и кивал, словно соглашаясь сам с собой. - Ирландия овита плющом, - добавил он, когда его рот на минуту оказался свободным. - Машины на антраците, вагоны-холодильники на Южной Магистрали. И знаешь, Молли: в Дублине считают, что не позже, чем через полгода, чужие солдаты будут маршировать по О'Коннел. Немецкие или английские - какая, черт бы их всех побрал, разница.

Мать улыбнулась и вздохнула. Затем, чтобы развеселить нас, отец рассказал историю, которую, в свою очередь, рассказал ему мистер МакНамара - на этот раз о торговце углем, которого мистер МакНамара знал в юности. У торговца были плохо подогнанные зубные протезы, и однажды, когда он купался в Рингсенде, они выпали у него изо рта и утонули. Когда бы отец ни возвращался домой после встречи с мистером МакНамарой, он всегда приносил с собой такие истории, а также последние соображения мистера МакНамары о положении в стране и о том, насколько вероятно, что страна окажется втянутой в войну. Мы прекрасно понимали, что "в Дублине считают" означало на самом деле, что так считает мистер МакНамара. Чтобы экономить бензин, мистер МакНамара ездил на машине, работающей на газе. Газ, объяснял отец, вырабатывался из антрацита в специальной топке, расположенной в багажнике восьмицилиндрового форда мистера МакНамары.

Каждый раз возвращаясь из Дублина, отец привозил от мистера МакНамары приветы и подарки - пачку печенья или плитку шоколада. Этот человек никогда не был женат и жил на наследство, в доме на Палмерстонской дороге вместе со своими родственниками - старой теткой-алкоголичкой, которую следовало поместить в лечебницу, сестрой и мужем сестры. Сестра, в замужестве миссис Матчетт, мечтала когда-то стать актрисой, но муж, служащий Национального банка, заставил ее забыть о театре. Отец никогда не видел ни сумасшедшую тетушку мистера МакНамары, ни миссис Матчетт, ни ее мужа; они становились для него реальными только через мистера МакНамару, а для нас уже следующей ступенью оживали в рассказах отца. Мы представляли себе все семейство: миссис Матчетт, тонкую, как травинка, курящую одну сигарету за другой и раскладывающую пасьянсы; ее мужа, маленького и важного господина с пышными усами и редкой шевелюрой, низко растущей над тем, что мистер МакНамара называл "помятый лоб". Самого мистера МакНамару мы представляли так, словно видели своими глазами - светловолосый, солидный, медлительный в речи и в движениях. Мистер МакНамара часто захаживал в бар отеля Флемминг - старомодное место, где можно было покурить и понюхать табак, выпить чаю, кофе или чего-нибудь крепкого. Там мой отец и встречал его во время поездок в Дублин.

Знаете, как славно, говорил отец, закончив дневные дела, посидеть в мягком кожаном кресле и послушать болтовню старого приятеля. Бар наполнялся дымом сигарет, пока отец слушал последние новости о людях, населяющих дом на Палмерстонской дороге, о спаниэле по кличке Волк Тон и служанке из Скибберена, которую звали Китти О'Ши. Это превратилось в традицию: отец курит и слушает, а на следующий день в нашем деревенском доме за завтраком слушаем мы, а он курит и рассказывает.

Нас было четверо: три сестры и я. Я был самым старшим и единственным мальчиком.

Мы жили в доме, прнадлежавшем семье уже несколько поколений, в трех милях от Карансбриджа, где поезд на Дублин останавливался только по требованию, и где у отца были амбар и мельница. Из-за перебоев с бензином отец каждый день ходил в Карансбридж пешком - три мили туда и обратно. Иногда он просил Фланнагана, нашего садовника, съездить за ним вечером на двухместной малолитражке, и тот же Фланнаган всегда встречал его у поезда, когда отец возвращался из Дублина. Время от времени по утрам я слышал треск мотора, а затем шорох колес по гравию. За завтраком отец говорил, как он рад, что опять дома, целовал мать, потом по очереди всех нас. Процедура повторялась примерно каждый месяц: сначала отъезд - небольшой чемодан в прихожей, отец в парадном твидовом костюме, Фланнаган на малолитражке. И через несколько дней возвращение - завтрак с мистером МакНамарой, как его окрестила моя сестра Шарлотта.

Наша семья принадлежала прошлому. Мы были протестантами в той стране, которая стала католической Ирландией. Когда-то у нас были и власть, и влияние, но потом времена изменились. Оставался небольшой доход от продажи зерна и муки, дом, в котором мы жили, но не было больше авторитета. "Эй, вы, кишки зеленые!" - дразнили нас в Карнсбридже дети католиков. "Валите на свою мессу", - огрызались мы, - "К черту в жопу". Мы друг друга стоили. Вражда не всегда была столь непреодолима, она становилась то слабее, то сильнее, и доказательством того, что все может быть иначе, служило обстоятельство, что столь почитаемый в нашем доме мистер МакНамара тоже был католиком. "Терпимый либеральный человек", - говорил отец, - "Ни капли фанатизма". Когда-нибудь, говорил отец, религиозные различия в Ирландии исчезнут. Война положит им конец, пусть Ирландия пока и не воюет. А когда война закончится, неважно, будет ли Ирландия воевать, религиозные распри исчезнут точно. С этим заключением мистер МакНамара, кажется, тоже соглашался.