Уильям Тревор - Вечер Джона Джо Демпси

Они не хотят, чтобы он водился с Куигли, потому что знают, о чем рассказывает Куигли, когда говорит правду. Они завидуют, потому что между ним и Куигли нет притворства. Несмотря на то, что говорит только Куигли, они понимают друг друга:

быть с Куигли - то же самое, что быть одному.

- Я хочу, чтобы ты пообещал мне, - сказала она, - сегодня, в день твоего пятнадцатилетия.

Он закрыл ручку и скрутил бумагу, в которую заворачивали бекон. Открыл дверцу плиты и бросил бумагу внутрь. Она хочет, чтобы он пообещал не водиться больше с городским идиотом. Он уже большой мальчик, достаточно большой, чтобы владеть отцовской поршневой ручкой, и вполне понятно, что ему уже не к лицу собирать улиток в банки из-под варенья в компании со старым полоумным созданием. Это помешает ему получить работу на лесопилке.

Он выслушал все, что и предполагал услышать. Она продолжала, рассказав еще и о том, каким прекрасным человеком был его отец, пока, к несчастью, не свалился со строительных лесов. Она достала из буфета столь знакомую ему фотографию и вложила ее ему в руки, предлагая рассмотреть поближе. Если бы отец был жив, подумал он, ничего бы не изменилось. Отец был бы таким же, как и все остальные; и если бы Джону Джо вдруг пришло в голову заикнуться о голом теле миссис Тэггерт, он отлупил бы его ремнем.

- Я прошу тебя ради него, ради меня и ради тебя самого, Джон Джо.

Он не понял, что она хотела этим сказать, но не стал уточнять. Он скажет ей то, что она хочет услышать и, наверное, сдержит обещание, потому что это легче всего сделать. Куигли легко оттолкнуть, его можно просто послать подальше, как бродячую собаку. Смешно, они все думают, будто для него будет большой разницей, есть рядом Куигли или нет.

- Хорошо, - сказал он.

- Ты славный мальчик, Джон Джо. Тебе нравится ручка?

- Хорошая ручка.

- Тебе будет легче писать.

Он повернула ручку приемника, и они сели вдвоем у плиты слушать музыку. Не так уж плохо жить под навесом, как Куигли: племянница приносит еду прямо в сад, можно бесцельно бродить по городу наедине со своими мыслями. Куигли нет нужды притворяться благодарным тем, кто его кормит. Ему не надо говорить, будто он гулял по городу, когда на самом деле он напивался у Кьофа; или что играл в карты, а не танцевал в Клонакилти. Куигли не должен жевать чайные листья и что-то скрывать. Куигли говорит; он все время говорит то, что хочет сказать.

Счастливчик Куигли.

- Я пойду спать, - сказал наконец Джон Джо.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и он поднялся по лестнице к себе в комнату. Она разбудит его утром в положенное время, окликнула мать, пусть он спит спокойно.

Он закрыл за собой дверь комнаты и с любовью посмотрел на кровать, до которой наконец-таки добрался. Именно эта провисшая посередине кровать и согревала его своим теплом. В изголовьи ее украшала железная спинка с паутиной из проволоки, а волосяной матрац был слишком тонким. Джон Джо медленно разделся, снимая с себя вместе с одеждой город, мать, мистера Линча и то обстоятельство, что в свой пятнадцатый день рождения он выпил первую бутылку портера и сжевал чайные листья. Он забрался в железную кровать, и лицо мистера Линча уплыло из его сознания, а вместе с ним и голоса мальчишек, рассказывающих байки о молодоженах.

И никто больше не говорил ему, что нельзя водить дружбу с полоумным карликом.

Лежа в железной кровати и вглядываясь в пустоту, он уплывал туда, куда хотел, и никакие пальцы Христианского Брата не могли выдернуть его из его мечтаний. Лежа в железной кровати, он слышал только голос городского идиота, но потом пропал и тот. Он путешествовал в одиночестве, нанося визиты женшинам города, любил их и был любим ими, и только в их постелях он жил по-настоящему - не в школе Христианских Братьев, не в сером "Колизее", не в кафешке, не в пивной Кьофа, не с матерью на кухне, и даже не через год на лесопилке. На железной кровати он плыл в рай: он был один.