Экхаут Ван - Молчать нельзя

- Зарывайся в сено, - прошептал Тадеуш с тревогой. - Здесь нас, возможно, не найдут. Не бойся!

- Я не боюсь,- ответила Ядвига тихо. - У меня есть нож.

- Что нож против... - сказал он.

- Нож не для них, а для меня, - ответила она. Второй раз им не удастся...

Вернулись воспоминания, трагическая печать пережитого снова легла на ее лицо, в глазах мелькнуло отвращение.

Тадеуш прикрыл ее сеном и сам спрятался рядом. Они теснее прижались друг к Другу, чувствуя себя вдвойне ближе и сильнее перед грозящей опасностью.

Сквозь сено доносились приглушенные голоса. На вопросы немцев крестьянин хмуро ответил по-немецки: "Ничего не понимаю". Потом закричала женщина, заплакали дети. Видно, "сверхчеловек" ударил хозяина. Он повторил еще несколько раз: "Ничего не понимаю" - и добавил кое-что по-польски. Если бы немцы поняли сказанное, то расстреляли бы его на месте.

- Как ты думаешь, найдут они нас?- прошептала Ядвига ему на ухо.

- Молчи. Конечно, нет.

Казалось, прошло несколько часов, прежде чем немцы решили осмотреть сарай. Внизу послышался топот сапог. Они знали, что немцы обязательно пошарят на сеновале.

- Смотри-ка!- заорал шкоп. - Там, наверху, сено. Надо взглянуть.

- Да брось ты, мы ищем вчерашний день. Того идиота прикончил сегодня ночью отец или рассвирепевший ухажер его милашки. Вот и весь секрет этого убийства. Поехали обратно в деревню и расстреляем десяток поганых поляков.

- Нет, я все-таки посмотрю наверху,- упрямо стоял на своем другой.

- Кроме кошки с котятами, ты там ничего не найдешь.

Лестница заскрипела под тяжестью немца. Двое под сеном еще теснее прижались друг к другу. Им не хватало воздуха. Послышалось сопение шкопа, забравшегося наверх.

- Черт возьми, ребята! На это сено да красивую крестьяночку!

Внизу загоготали.

И вдруг крик, брань, злорадный хохот.

- В чем дело, Рольф? Видно, крестьяночка сбросила тебя оттуда?

- Помогите же встать, дьяволы. Я, кажется, сломал ногу.

Короткое молчание, потом раздался голос:

- Ну и повезло же парню! Он действительно сломал лапу. Теперь попадет в госпиталь с хорошенькими немецкими сестричками.

- Поднимите меня, мерзавцы! Проклятие, как больно...

Голоса стихли. Шум отъехавшей машины. Тишина. Тадеуш и Ядвига не шевелились, прислушиваясь к дыханию друг друга. Страха не было, осталось чувство неловкости и смущения.

- Можете считать, что вам повезло, - послышался внизу голос крестьянина. - Этот бандит провалился в дыру и упал как камень. Он орал как резаный. Жаль, что не сломал себе шею. Вот бы я посмеялся.

Но ему было не легко смеяться: нос разбит в кровь, губа рассечена.

- Все обошлось как нельзя лучше, - ответил крестьянин на взгляды Тадеуша и Ядвиги, спустившихся с сеновала. - Распускать руки теперь в моде. Ну, уходите да быстрее.

- Большое спасибо, хозяин!- поблагодарил Тадеуш.

- Не за что,- проворчал крестьянин. - Я ведь вас не видел.

- И все же я благодарю тебя от всего сердца, отец - сказала Ядвига. На твоем сеновале я нашла кое-что снова. Я поняла, что я женщина, а не какое-нибудь грязное животное.

Они ушли, держась за руки и легонько раскачивая ми, как обычно делают дети. Крестьянин удивленно смотрел им вслед.

- Знаешь, Тадеуш, после тех немцев у меня осталось ужасное чувство гадливости. Для них я была вещью, или животным, предметом удовлетворения их похоти.

- Забудь об этом, не вспоминай больше,- сказал он с нежностью и крепче сжал ее маленькую руку.

- Нет, теперь я могу говорить. Теперь, когда со мной ты. Перед тем... перед тем как они застрелили мою мать, она бросилась на колени и молила их о пощаде, говоря, что она тоже человек. Но немцы, назвали ее грязной еврейкой и ответили, что евреи - не люди, а мужья евреек и их дети - хлам. Ведь от еврейских детей пользы меньше, чем от поросят. Поросят можно съесть. Когда они расправились с моими родителями... Когда они сделали это со мной... Я стала считать себя запятнанной, подлой и ничтожной. Вот почему я так благодарна тебе, Тадеуш. Ты видишь во мне человека.

- Ты для меня все, ни за какие блага мира я не захотел бы даже на час расстаться с тобой.

- Давай скроем это от других.

- Что?

- Ну то... то, что между нами. Другие не поймут. Они подумают, что... ну, что между нами не все так прекрасно... Они начнут строить догадки.

- Ну конечно, все останется между нами, дорогая. Как чудесно, что теперь я могу называть тебя "дорогая"!

- Давай по вечерам писать друг другу письма и утром передавать их тайно. О Тадеуш, я еще никогда не получала любовных писем.

- Разреши поцеловать тебя,- сказал Тадеуш. - Мне очень нравится...

- Ты уже целовал меня много раз,- возразила Ядвига строго, но, увидев его разочарованное лицо, добавила: - Теперь моя очередь поцеловать тебя.

Но им ничего не удалось скрыть от товарищей по отряду.

Уже на следующий день их дразнили женихом и невестой, началось подтрунивание. Грубые, плоские шутки невоздержанных на язык партизан.

- Когда свадьба, Радио?- спрашивали они Тадеуша.

- Ну как, знает он толк в этих делах, девочка? - допытывались они у Ядвиги, которая теперь всем казалась особенно привлекательной. - Смотри, а то мы отобьем тебя. Этот радиочервь, наверное, и не понимает, какое сокровище ему досталось.

- Видно, вы уж давно спелись, старый греховодник?

Они терпели все насмешки, стыдясь, но и не скрывая своего счастья.

Уже на третий день партизаны общими усилиями украсили маленькую, деревянную хибарку Ядвиги. Вывесили лозунги: "Да здравствуют жених и невеста!", "Ищем кума Для первого партизанского сына". И более грубоватые, вроде: "Здесь фабрикуются партизаны. Патентованная система. Подделка запрещена". Слово "запрещена" было написано по-немецки. Оно и без перевода было понятно каждому поляку.

Вечером, когда Ядвига вернулась домой, а Тадеуш, проводив ее, направился в свою землянку, его подняли на смех.

- Черт возьми, Радио! Если ты сам не можешь установить связь, то я не прочь сделать это вместо тебя!

- Не составить ли для тебя схему, Радио?

- Дело не в том, чтобы "изучить вопрос теоретически, но освоить его и практически". Не так ли, Радио? - повторил кто-то излюбленное выражение Тадеуша.

- Да отвяжитесь от меня ради бога!- отбивался Тадеуш.

Конец насмешкам положила Ядвига, появившаяся в узком проеме двери. Партизаны замерли от удивления. И куда они смотрели раньше?! Побледневшая от волнения, нежная, хрупкая девушка казалась красавицей даже в грубой солдатской куртке.

- Иди сюда, Тадеуш, - позвала она и с застенчивой улыбкой добавила: Партизанские жених и невеста не позволят смеяться над собой.

Тадеуш и Ядвига остались одни. Она оперлась на спинку кустарной кровати с темным соломенным матрацем. Он остановился у двери, робкий, неловкий, счастливый. Они чувствовали себя скованно, страшась дальнейших насмешек и шуток по поводу их пребывания вместе. Однако партизаны оказались настолько тактичными, что с уважением отнеслись к влюбленным и прекратили зубоскальство.