Ричард Олдингтон - Семеро против Ривза

— Ерунда! — изрек мистер Ривз, слегка покраснев от этого намека на его округлившийся живот. — Не верю я ни в какую диету. Все это выдумки Голливуда. Только пищеварение расстраивается да нос становится красным и портится настроение. Добрая половина большевистских идей — от диеты. К тому же в нашем возрасте немного солидности не помешает. Накопления всегда пригодятся на случай болезни.

— Это в твоем возрасте! — Теперь покраснела миссис Ривз. — Дорогой мой Джон, ты, видимо, забыл, что, когда родился Бейзил, мне было всего восемнадцать лет.

— Восемнадцать?! — Мистер Ривз в изумлении уставился на нее. Должно быть, он вспомнил другую цифру, но одновременно вспомнил и о том, что с дамами о хронологии не спорят. — Хм!

Мистер Ривз надел очки и принялся листать «Дейли телеграф». На протяжении многих лет мистер Ривз читал утреннюю газету в поезде девять ноль пять, среди покачивающихся котелков, дыма вересковых трубок, шуршанья переворачиваемых страниц и бессвязных фраз, которыми обмениваются взрослые люди, сообщая друг другу по секрету то, о чем все — не только они — уже успели узнать из газет. И вот то ли из-за отсутствия этого привычного окружения, то ли с похмелья, но мистер Ривз никак не мог приступить к внимательному и неторопливому чтению газеты, о, чем он так давно мечтал, как об одном из удовольствий, уготованных ему новой Золотой эрой.

— А где Марсель? — осведомился он, пронизывающим взглядом посмотрев поверх очков на жену.

— Она еще не встала, душа моя.

— Это почему же? Уже без четверти десять.

— Но ведь она еще совсем ребенок, — мягко возразила миссис Ривз. — Ей необходим сон.

— В таком случае она должна раньше ложиться. Кто поздно встает, тот все упускает в жизни. Когда ты настаиваешь на том, что ей надо выдать ключ от дома, или смотришь сквозь пальцы на то, как она кривляется перед целым табуном юнцов, — тут ты не считаешь ее ребенком!

— Ах, Джон! Не будь тираном! — промяукала миссис Ривз. — К молодежи надо относиться нежно и снисходительно . Им нужно давать свободу. Если вмешиваться в то, с кем они дружат, или в их сердечные дела, можно только подтолкнуть их к тому, от чего так хочется уберечь.

— Возможно, возможно, — сказал мистер Ривз, слегка сбитый с толку столь неожиданным проявлением здравомыслия у собственной жены. — Но только ты позволяешь им делать все, что взбредет им в голову, а потом говоришь, что об этом ни в коем случае не должен знать папа, потому что папа этого не поймет, а вот мамочка понимает. Почему ты завела такой порядок в доме, почему дети никогда ни с чем не приходят ко мне? Меня ставят перед fait accompli [2], и если это какая-нибудь глупость, которой я вынужден положить конец, тебе достается вся благодарность, а мне — все обиды.

— Ах, Джон, ты же знаешь, что это не так. Я чуть не с колыбели всегда внушала им, что нужно любить и уважать отца.

— И одновременно все делала для того, чтобы они не проявляли этих чувств.

— Джон!

Почувствовав, что он зашел слишком далеко, мистер Ривз поспешно воздвиг заслон из «Дейли телеграф» и укрылся за него. С чего это он вдруг так разошелся? Он заметил, что даже руки у него слегка дрожат от досады. Должно быть, это проклятый Бон 1919-го года превращает человека в комок нервов. Жаль. Только бы не испортить свой первый день Свободы. Извиниться?

Он осторожно глянул поверх газеты на жену, пышную, все еще привлекательную даму с розовыми щечками, прекрасными зубами и темными волосами, лишь слегка тронутыми сединой. Она решительно смахнула с глаз горестную слезинку.

— Извини, что я дал волю языку, — порывисто произнес мистер Ривз, опуская свой заслон. — Перегнул палку. Что-то нервы сегодня разошлись. Еще не привык. Прости, пожалуйста.

— Ах, это такие пустяки ! — кротко улыбнулась миссис Ривз. — Я тебя прекрасно понимаю. Но так плохо , когда члены семьи начинают ревновать друг друга, правда? Что поделаешь, если дети так к нам относятся, мы же не вольны ничего изменить, верно?

— Хм… По-видимому, нет, — не вдаваясь в рассуждения, изрек мистер Ривз: волна раскаяния, захлестнувшая было его, начала спадать.

— Велеть, чтобы тебе приготовили сегодня ленч? Или ты будешь кушать вне дома?

— А почему, собственно?

— Ну, видишь ли, Бейзил в отъезде, Марсель в это время находится на занятиях в Художественной школе, а я завтракаю сегодня с леди Блейкбридж.

— А дома она тоже леди? — не слишком вежливо спросил мистер Ривз, который, как все англичане, преклонялся перед титулами и, как все англичане, питал к ним презрение, свойственное тем, кому не дано их носить.

— Ах, она совершенно прелестная! — пропела миссис Ривз. — Такая добрая и… и… утонченная . Такая воспитанная. Это будет чисто дамский завтрак, мой дорогой, который мы устраиваем в честь новой литературной звезды — Вернон Трейл.

— В жизни не слыхал про такого, — ревниво буркнул мистер Ривз.

— Это дама, душа моя. И ты, конечно, читал эту ее прелестную книгу «Пес тявкает трижды»?

— В жизни про такую не слыхал.

И мистер Ривз, как потревоженная улитка, снова уполз в свою раковину из газет. Миссис Ривз вздохнула, осуждающе, с кротким долготерпением посмотрела на возвышавшуюся над газетой лысую макушку мистера Ривза и изящно выскользнула из комнаты, предоставив мистеру Ривзу в полной мере вкусить горечь своего поражения.

Нет, с газетой в это утро дело положительно не клеилось. Мистер Ривз скомкал ее, швырнул на стол рядом со скомканной салфеткой и подошел к большому окну. Вид из него открывался широкий, но малопривлекательный, несмотря на все высокопарные слова, произнесенные в свое время агентом по продаже недвижимости. В одном, правда, агент не покривил душой: из тридцати пяти домов Мэрвуда тот, который ему наконец удалось продать мистеру Ривзу, обладал лучшим видом в округе. Искусно посаженные деревья и кусты ловко скрывали от глаз поросль городской архитектуры. И взору мистера Ривза из его маленького Версаля открывался туманный горизонт, на котором, за tapis vert [3]поляны, смутно вырисовывались древние вязы. Утреннее солнце уже затянули тучи, и резкий северо-западный ветер клонил головки поздних нарциссов. Два голодных скворца вперевалку бродили по траве да одинокий дрозд то прыгал, то высматривал червей круглым блестящим глазом. У мистера Ривза мелькнула было мысль, не заняться ли ему орнитологией — купить полевой бинокль и написать брошюру о крылатой фауне Мэрвуда. А если бы ему удалось услышать кукушку за день до того, как ее услышит священник из Смелхитона, Любитель Птиц, можно было бы написать об этом в «Таймс»…

Кто знает, до каких высот вознесся бы в своих честолюбивых мечтах о научной карьере мистер Ривз, если бы ему не помешали! Марсель — лучше поздно, чем никогда — явилась наконец к завтраку. Внешне она походила на мать — как монета повторной чеканки походит на оригинал, — только была крупнее. В силу таинственного закона, сводящего и разводящего гены, она получила в дар глаза, ничем не напоминавшие глаза родителей, — выразительные, ясные, серо-голубые, с темным ободком вокруг зрачка. Это обстоятельство и определило решение Марсель при выборе своего «типа». После чего, при содействии и с благословения своей мамаши, невзирая на яростные протесты мистера Ривза, она превратилась, благодаря таинственному искусству парикмахера, из естественной брюнетки в роскошную блондинку. Теперь ее волосы стоили мистеру Ривзу дороже сигар и табака.