Пол Остер - Нью-йоркская трилогия

На парадной двери обнаружилось ржавое полукольцо, и, когда я его покрутил, раздался этакий слабый сип умирающего. Немного подождав, я повторил сомнительный эксперимент. Ни ответа, ни привета. Я осторожно толкнул дверь – она оказалась незапертой. Секунду помедлив, я переступил через порог. Справа от большой прихожей я увидел лестницу с балюстрадой красного дерева, слева – двустворчатую дверь, которая, предполагаю, вела в гостиную, и перед собой – еще одну закрытую дверь, скорее всего в кухню. Постояв в нерешительности, я было решил подняться по лестнице, но в этот момент в двустворчатую дверь как будто тихо постучали и, кажется, даже что-то сказали. Я повернулся и замер, ожидая продолжения.

Тишина. И вдруг, шепотом, тот же голос:

– Здесь.

Я подошел к двустворчатой двери и приложил ухо к щели.

– Это ты, Феншо?

– Забудь это имя. – Голос зазвучал отчетливее. – Я запрещаю тебе произносить это имя.

Человек за дверью, можно сказать, вшептывал слова мне в ухо. Казалось, я слышу не только прерывистое дыхание, но и стук его сердца.

– Открой дверь, – сказал я. – Открой дверь и впусти меня.

– Не могу, – прозвучало в ответ. – Придется говорить так.

Теряя терпение, я стал дергать дверную ручку:

– Немедленно открой, или я сломаю дверь!

– Нет, – твердо сказал голос, и я окончательно уверился, что это Феншо. Я бы и хотел, чтобы на его месте оказался какой-нибудь самозванец, но не стоило себя обманывать. – У меня в руках пистолет, – продолжал он, – нацеленный в тебя. Если ты войдешь, я выстрелю.

– Я тебе не верю.

– Тогда слушай.

Он слегка отодвинулся, и в следующее мгновение раздался выстрел, после чего с грохотом посыпалась штукатурка. Пользуясь моментом, я приник к щели, но кроме серенькой полоски света ничего не увидел. А затем человеческое тело перекрыло и ее.

– Допустим, ты вооружен и не желаешь показываться мне на глаза, – сказал я. – А где доказательства, что ты именно тот, за кого себя выдаешь?

– Ни за кого я себя не выдаю.

– Поставим вопрос иначе. Откуда мне знать, что я говорю с тем самым человеком?

– Придется поверить мне на слово.

– После всего, что было, ты хочешь, чтобы я тебе верил?

– Ты пришел, куда надо, и я тот самый человек. Мне нечего к этому добавить.

– Кажется, кто-то хотел меня видеть.

– Я хотел с тобой поговорить. Это разные вещи.

– Может, не будем придираться к словам?

– Я просто уточняю, о чем шла речь в письме.

– Не стоит испытывать мое терпение. В любую минуту, Феншо, я могу отсюда уйти.

В ответ раздался возмущенный удар кулаком в дверь.

– Никакого «Феншо»! Раз и навсегда заруби это себе на носу!

Я молчал, чтобы не спровоцировать новый приступ гнева. Мне показалось, что мой собеседник, отойдя в глубь комнаты, стонет или, может быть, всхлипывает. Я ждал, сам не знаю чего. Через какое-то время я снова ощутил дыхание возле своего уха:

– Ты еще здесь?

– Да.

– Извини. Не слишком удачное начало.

– Имей в виду, я пришел только потому, что ты меня об этом попросил.

– Да, и я благодарен тебе за это.

– Может, объяснишь, зачем ты меня позвал?

– После. Есть еще темы.

– Например?

– Разные события.

– Я тебя слушаю.

– Ты пойми, я не хочу, чтобы ты меня ненавидел.

– Сейчас этого нет. Было время, когда я тебя действительно ненавидел, но потом это прошло.

– Сегодня мой последний день, и я должен был услышать это от тебя лично.

– Ты все это время жил здесь?

– Последние года два.

– А до того?

– В разных местах. За мной охотился этот человек, приходилось часто переезжать. Против своей воли я стал заядлым путешественником, хотя предпочел бы тихо ждать, пока истечет мое время.

– «Этот человек» – Квинн?

– Да. Сыщик.

– Он тебя настиг?

– Дважды. Сначала в Нью-Йорке, потом на юге.

– Почему же он солгал нам?

– Испугался. Я дал ему понять, что его ждет, если он проговорится.

– Мне так и не удалось его разыскать, он бесследно исчез.

– Это не имеет значения.

– Как тебе удалось от него избавиться?

– Я развернул ситуацию на сто восемьдесят градусов. Я сделался его тенью. После Нью-Йорка, когда я просочился у него сквозь пальцы, это превратилось для меня в игру. Я его заманивал, подбрасывал разные улики, наводил на след. А в решающий момент он попадал в расставленную ловушку.

– Умно.

– Скорее глупо, но у меня не было выбора. В противном случае меня бы притащили назад на аркане, а потом обращались бы, как с помешанным. Я себя презирал за эти дурацкие хитрости. В конце концов, он делал свое дело, и мне было его искренне жаль, а жалость, особенно собственная, вызывает у меня отвращение.

– Ну а дальше?

– Я боялся, что мои уловки однажды не сработают и меня сцапают, поэтому я бежал и бежал, даже когда в этом уже не было необходимости. Я провел в бегах целый год.

– Где же ты скрывался?

– Я же говорю, на юге. В теплых краях. Передвигался пешком, спал в парках, избегал людных мест. Ты себе не представляешь, какая это огромная страна. Два месяца я провел в пустыне. Одно время жил в шалаше по соседству с индейским племенем пуэбло. Совет старейшин разрешил мне поселиться на территории резервации.

– Сочиняешь.

– Я рассказываю свою историю, а верить или не верить – это уже твое дело. Думай что хочешь.

– Дальше.

– Однажды в штате Нью-Мексико я зашел в дорожную забегаловку. На стойке кто-то оставил газету. Так я узнал, что вышла моя книга.

– Ты был удивлен?

– Я бы употребил другое слово.

– Какое же?

– Раздосадован. Расстроен.

– Не понимаю.

– Я был раздосадован, потому что книга дрянь.

– Не автору судить о собственном творчестве.

– Дрянь, можешь мне поверить, как и все, что я написал.

– Отчего ж ты тогда ее не уничтожил?

– Я не мог от нее оторваться. Это, согласись, еще не делает ее хорошей. Ребенок не может оторваться от своих какашек, но это не повод устраивать над ними ритуальные пляски. Отправления организма – личное дело каждого.

– Тогда почему ты взял с Софи обещание показать мне твои рукописи?

– Чтобы ее ублажить. А то ты сам не знаешь! Это был невинный предлог, главной же целью было устроить ее личную жизнь.

– Тебе это удалось.

– Еще бы. Я ведь отправил ее не к первому встречному.

– Ну а рукописи?

– Я был уверен, что ты их выбросишь. Мне не могло прийти в голову, что кто-то воспримет их всерьез.

– Но книга вышла, и что же ты сделал?

– Вернулся в Нью-Йорк. Глупее не придумаешь. Я был выбит из равновесия и немного потерял голову. Эта книга заманила меня обратно, вернула на круги своя. Я уже не мог жить так, словно моих рукописей не существует.

– Я думал, что ты умер.

– А что тебе еще оставалось? Это только укрепило меня в мысли, что Квинн мне больше не помеха. Зато я столкнулся с худшей проблемой. Тогда-то я и написал тебе первое письмо.