Жан-Ришар Блок - «…и компания»

Жюстен находился в той стадии послеобеденного пищеварения, когда будущее имеет в наших глазах меньше цены, чем прошлое, а прошлое меньше, чем настоящее. Он улыбался глуповатой улыбкой. Господин Лепленье заглянул в стакан своего юного соседа и, увидев, что тот пуст, попрекнул Илэра, отчего верный и молчаливый слуга сразу пришел в веселое настроение.

— Что за нелепые шутки! — вмешалась Элен, в надежде спасти Жюстена.

Но господин Лепленье разошелся вовсю. Жозеф витал где-то в облаках. Он наконец заметил, что завтрак был приготовлен специально для них, о чем и сообщил Элен. Та рассмеялась; ее смех был для Жозефа как свежесть лета.

— Когда Франсина увидела вас, она решила, что мы оставим вас завтракать. Я зашла на кухню, только чтобы доставить ей удовольствие: она любит, когда я удивляюсь ее смекалке.

Жозеф снова почувствовал себя в тенетах правил этого дома, до странности четких, всепроникающих и иронических.

— Как у вас все идеально налажено, — сказал он, пытаясь поклониться, что получилось, по правде говоря, не совсем ловко.

— Не завидуйте. Это все, что нам остается. Пусть хоть это будет хорошо налажено.

— Хоть это? — О мадемуазель Элен! — от всей души вскричал эльзасец, глядя ей прямо в глаза.

«Ради всего святого, замолчи, — думала Элен, — или я потеряю всякое самообладание. А ведь никогда в жизни, о «Бескрылая победа», ты еще так не нуждалась в самообладании!»

И она была права. Тем более что противная сторона полностью утратила самообладание. Противная сторона, воспользовавшись тем, что господин Лепленье с Жюстеном шумно возились, пробормотала несколько фраз, возможно, и погрешавших против логики, но как нельзя лучше прояснивших то, что принято называть состоянием души. Эта противная сторона беспомощно барахталась в трясине, до сих пор не исследованной даже профессиональными психологами, не говоря уж о фабрикантах сукна. И эта противная сторона смутилась, заметив, что Элен отвечает па все ее разглагольствования рассеянным наклонением головы.

Вдруг Жозеф вспомнил прозвище, данное мадемуазель Лепленье. И у него тут же возникло несколько противоречивых решений.

Встав из-за стола и перейдя в гостиную, где был подан кофе и где он так растерялся во время своего первого визита, Жозеф смело направился к Элен, хрустя на ходу пальцами левой руки и так сжав челюсти, что даже очки у него задвигались. Но Элен уже успела воздвигнуть перед собой небольшую баррикаду в лице Жюстена.

— Мы вам помешали своим приходом. Может быть, вы нам что-нибудь сыграете?

Она сурово взглянула ему прямо в лицо.

— Мы умеем слушать, — добавил он смиренно и покорно.

«Что я могу такому сыграть? — думала она, опустив взор. — И какую музыку он умеет слушать?»

Она подошла к полке, вытащила тетрадь в потрепанном красном полотняном переплете, села на табурет, и расправив складки коричневой суконной юбки, раздраженно откинула крышку рояля.

Вдруг под ее пальцами разразилась гроза. Она начала одну из бетховенских сонат.

Жозеф никогда не видел, чтобы женщина играла на рояле. Правда, его мать исполняла на стареньких клавесинах немецкие вальсы, но в ее игре чувствовались старомодные приятность и нежность.

Бурный натиск Элен поразил его. Музыке Элен, так же как и ее почерку, недоставало той плавности, тех внезапных замедлений, того замирающего пианиссимо, которое под пальцами девушек укачивает вас, как плавный полет качелей.

Элен играла сухо, бесплотно, почти сурово. Пальцы ударяли по клавишам с неженской силой, удвоенной волнениями сегодняшнего дня. Она подняла брови, раздула ноздри, губы ее дрожали.

Господин Лепленье незаметно удалился, чтобы вздремнуть после завтрака.

Теперь гроза наполняла собой все тело рояля. Инструмент стонал, содрогался. Временами молния разрывала тучи. Ей отвечало рычание грома; внезапно наступило отдохновение, но душа ждала чего-то.

И вновь гремели в ночи раскаты. Уступая настойчивым призывам, приоткрывался горизонт. Глубина ночи рождала уже не одну, а множество гроз. Они сливали в единую мелодию свои рокочущие голоса, обступали человека, и невыносимое чувство бесконечности и одиночества разражалось песней отчаяния, покрывавшей все своим размахом.

Опять раскаты грома заглушали этот призыв одинокого путника. Завязывалась борьба, слышались крики, где-то взывали о помощи. И когда казалось, вот-вот наступит долгожданное примирение, однозвучное гудение грозы становилось непереносимым, — и все начиналось сызнова.

Меж тем душа вновь обретала мужество. Противники стояли лицом к лицу. Они мерились силами, но избегали схватки. Тогда вмешалась неумолимая поступь рока. Природа жаждала безоговорочной победы, она не шла на уступки. Разъярившиеся силы уже не удовлетворялись ни унижением побежденного, ни одиноким упоением победителя.

И снова все было под вопросом. Даже смертельно раненные противники тянулись друг к другу, чтобы схватиться. Внезапно, без всякого предупреждения, без заключительного аккорда, по властному призыву поверженных бойцов первая часть сонаты окончилась.

Жозеф не думал больше об игре Элен. Он оцепенел от ужаса и восхищения. Он слушал, как стихают последние раскаты титанической битвы, и ловил на замкнутом, суровом лице Элен отсвет нового, неведомого ему бога, существование коего становилось условием его собственного существования.

Не владея собой, он подошел к девушке и в упор спросил ее:

— Так вот за это вас прозвали Скрытницей?

Элен внимательно разглядывала ноты. Она старалась не видеть, что он рядом с ней. Потом резко поднялась с места. Яркая краска залила ее лицо, шею; даже кончики пальцев покраснели.

«О, грубиян, какой грубиян!» — думала она и отвернулась, боясь разрыдаться.

Но тут вдруг с места поднялся Жюстен. Вино придало ему невиданную уверенность:

— Вы знаете, мадемуазель Лепленье, дядя Жоз играет на флейте…

Элен собрала последние силы и взглянула на Жозефа Зимлера с холодной свирепостью:

— Да? Я очень рада. Это должно быть прекрасно. — И она громко рассмеялась.

«Если он меня убьет тут же на месте, он будет прав. Но почему он мне это сказал?»

Тогда снова заговорил Жозеф:

— Чье произведение вы играли, мадемуазель?

Он произнес эти слова таким умоляющим и вместе с тем отеческим тоном, с таким почтительным и доверчивым видом, что Элен показалось, будто дружеская рука коснулась ее век, чтобы пробудить от кошмара.

— Бетховена, — ответила Элен задыхаясь.

— А я не знал, — просто сказал Жозеф. — Я не слыхал такого композитора.

Она принудила себя взглянуть на него второй раз. Этот взгляд решил все.

В соседней комнате пробило три часа; послышался голос господина Лепленье: