Франц Кафка - Письма к Фелиции

На письмо Твое я еще отвечу. Когда Ты снова уезжаешь? Недавно в какой-то газете в разделе культуры была заметка о преобразовании фабрики граммофонов в консервную фабрику, несомненно, по описанию это была Твоя фабрика, и мне было весьма отрадно все это читать. Ведь с этой фабрикой меня связывают куда более сердечные отношения, чем с моей собственной. Сердечные и добрые приветы.

Франц.

Как Тебе понравился Верфель?

Телеграмму и открытку отправил. Недели лености в работе, головных болей и мыслей, блуждающих по узкому кругу, у меня позади. Головные боли и сейчас еще свирепые (просто я сплю слишком мало), но в остальном мне уже лучше и будет еще лучше. Упорства мне вообще-то не занимать, только работает оно почему-то все больше против меня.

От комнаты я уже отказался, это стоило немалой решимости. Почти каждое утро старуха хозяйка являлась к моей постели и шепотом сообщала о новых своих идеях по части усовершенствования покоя в доме. Я, с заготовленным отказом от комнаты в голове, вместо этого вынужден был благодарить. Когда наконец в предпоследний день я совсем было раскрыл рот, чтобы отказаться, она как раз брала из шкафа театральную накидку своей дочери (есть такие желтоватые театральные накидки с кружевным воротником, которые наводят на меня тоску, эта была именно из таких), оказывается, вечером она собралась с дочкой на чье-то маленькое торжество, я не стал отравлять ей радость и перенес извещение об отказе от комнаты на завтра. Кстати, в итоге все сошло совсем не так скверно, как я ожидал, но старуха все же не преминула доверительно шепнуть мне, дескать, она-то надеялась, что я проживу у нее до самой своей смерти (о сроках которой она, впрочем, не стала распространяться). Комната, которую я теперь снял, быть может, не многим лучше, но все-таки это другая комната. [102]Прогнало меня из предыдущей комнаты не столько отсутствие тишины и покоя – в последнее время я в работе своей почти не продвинулся, то есть ни покоя, ни беспокойства в квартире толком оценить не мог, – сколько мое собственное внутреннее беспокойство, чувство, которое я лучше не стану даже истолковывать.

Зато могу истолковать Тебе Твой сон. Если бы Ты не легла на землю под все это зверье, то не увидела бы и звездное небо и не изведала бы избавления. Ты, быть может, вообще не смогла бы пережить страх прямостояния. Со мной тоже так бывает; это общий наш сон, который пригрезился Тебе за нас обоих.

В письме своем Ты в одном месте в шутку замечаешь, мол, надо бы мне перебраться в Берлин, в другом уже всерьез спрашиваешь, что-то с нами будет. Скажи откровенно: Ты считаешь, в Праге для нас вообще возможно совместное будущее? Если невозможно, то дело вовсе не в Праге. Дело вообще не во внешних обстоятельствах. Напротив. Если война обойдет нас хотя бы вполовину так же мягко, как обходила до сих пор, обстоятельства, надо полагать, будут вполне благоприятные. Сама подумай, я как раз сейчас получил прибавку, целых 1200 крон, очень неплохие деньги, которые меня, однако, совсем не радуют, от которых я даже чуть было не отказался, словно это усугубление препятствия. Что Ты скажешь?

Еще несколько вопросов. Почему Ты плохо спишь и в чем выражается Твой плохой сон? Откуда у Тебя этот конверт? С какой стати Ты читаешь столь старые и неудачные книги, как «Созерцание»? [103]Предложение: хочешь читать, но без исключений и полностью, только те книги, которые я буду Тебе присылать? Правда, начать Тебе придется с писем Флобера и томика Браунинг. А летом мы вместе поедем в отпуск.

Франц.

Все еще нет вестей, Ф., а времени уже прошло много. Как началась у Тебя весна? Я сегодня впервые за долгое время вышел на прогулку, благо воскресенье и погода хорошая, одно из тех мгновений, когда весь распорядок в зале суда меняется, [104]происходят самые нелепые перестановки, когда кажется, что с тобой обходятся особенно хорошо и все счета, невзирая на их несомненную, бьющую в глаза неправильность, почему-то сходятся. Но чувство это сейчас неуместно, по крайней мере в такой избыточной громоздкости, в это утро оно мне ни к чему, вот бы вчера и позавчера и вообще немедленно всякий раз, когда я буквально верчу в руках свою раскалывающуюся голову, ибо предоставить ее самой себе кажется затеей совершенно безумной. Сегодняшнее утро, возможно, все это восполняет, но вчера-то я об этом не знал, а завтра забуду.

Вы уже переехали? Я переехал, в комнату, которая раз в десять шумнее предыдущей, но в остальном несравненно прекрасней. Я-то думал, что местоположение комнаты и вид из нее для меня безразличны. Оказалось, нет. Без открытого вида из окна, без возможности видеть кусок неба, хорошо бы, допустим, с башней вдали, если уж нет привольных просторов, – без всего этого я жалкий, подавленный человечек, я, правда, не мог бы сказать, в какой степени в жалкости моей повинно именно мое жилище, но похоже, что в немалой; а в этой комнате у меня даже солнце с утра, и поскольку вокруг все крыши гораздо ниже, оно является ко мне без помех, целиком и полностью. Но солнце у меня не только с утра, комната угловая, и два окна выходят на юго-запад. Но чтобы я не слишком задавался, надо мной, в (пустующем, никому не сданном!!) ателье, кто-то с утра до самого вечера топочет тяжеленными сапожищами и к тому же установил там некий, в остальном, судя по всему, совершенно бесполезный, аппарат, создающий звуковую иллюзию от игры в кегли. Тяжеленный шар, энергично кем-то запущенный, прокатывается по потолку из одного конца комнаты в другой, чтобы со всего маху врезаться в угол и с мощным грохотом отскочить обратно. Дама, у которой я снял комнату, эти звуки хотя и тоже слышит, но пытается, поскольку для жильца, как известно, надо пытаться сделать все, отрицать шум логически – указанием на то, что, раз ателье не сдается, то, следовательно, оно пустует. На что мне остается только заметить, что этот шум – отнюдь не единственное беспричинное и как раз поэтому неустранимое мучение на белом свете.

Кстати, не подумай, что я живу где-то за городом, нет, когда я стою на балконе своей комнаты, я почти заглядываю в окна той квартиры, планы которой мы оба, Ты и я, когда-то изучали. И в той квартире сегодня с утра тоже во всех трех выходящих на улицу окнах было солнце. Я совершенно не знал, что бы такое этим окнам сказать. Что бы сказала Ты? Я вижу эти окна и по вечерам, обычно во всех трех свет, но не допоздна, как в моих. Я живу совершенно один, все вечера дома, на субботних вечеринках уже целый месяц не был, [105]но уже целых два месяца все равно полностью непригоден к своей невыносимой работе. Но довольно разговоров обо мне. Только о Тебе!

Сердечно – Франц.