Франц Кафка - Письма к Фелиции

Отличие же от писем будет в том, что странички дневника иногда, возможно, богаче содержанием, но, разумеется, будут еще скучнее и бесчувственнее, чем были письма. Но слишком-то не бойся, о любви к Тебе они не умолчат. Что Тебе почитать? Но я не знаю, что Ты читала, а что нет. Столь долго вымаливаемый список книг я так и не получил. Так что наобум, вслепую, говорю: прочти «Страдания Вертера»…

Прощай, Фелиция, и особое Тебе спасибо за сегодняшнее большое письмо.

Франц.

Ну вот, началось с кляксы, и я даже не стал менять бумагу, может, хотя бы так в мои все более призрачные, все менее реальные (разве Ты не замечаешь любимая?), из воздуха извлекаемые письмена проникнет хоть немного реальной действительности. – Всегс лишь несколько слов, опять уже поздно, я ходил с Феликсом в синематограф, на «Другого», а потом гулять. А писать долго не хочу, чтобы завтра не повторилось утро вроде сегодняшнего. Понимаешь, любимая, мой непосредственный начальник на службе своей непреклонной решимостью всегда придает мне сил, я, конечно, не могу во всем ему следовать, но до известной степени осознанно, до еще большей степени неосознанно могу ему подражать, а когда уже и подражать не могу, то хотя бы не теряю его из виду, стараясь следить за ним как за недосягаемым ориентиром; так сегодня он заболел. В его отсутствие на мне лежит обязанность по утрам и в обед распределять поступающую на его стол общую корреспонденцию, Так вот, я возлежал в его кресле как неживой, людей которые ко мне входили, я не видел и не слышал, бессмысленным взглядом уставившись на глубоко безразличные мне письма, я думал только о том, что место мне дома, в теплой постели, но – вообрази только – даже от постели, даже от спокойного лежачего состояния я не ждал ни малейшего улучшения. Ну. вообще-то, хотя бы отчасти все это объясняется довольно просто: я мало, нерегулярно и плохо сплю, мало выхожу, всегда и во всем заведомо собой недоволен, вот все это и укладывает меня в кресло в полной беспомощности. Я даже толком не мог сообразить, как это от Тебя сегодня вообще нет письма, был слишком слаб, чтобы впадать из-за этого в печаль или беспокойство… – я просто не вполне это осознавал и не особенно об этом думал, что само по себе уже достаточная причина для столь длительного и бесполезного сидения за столом. И до самого обеда состояние мое не сказать чтобы слишком улучшилось. Как больной, поплелся я домой, всю дорогу в голове брезжила лишь одна мысль – о нескончаемости пути, который мне еще предстоит проделать. При этом я ничуть не болен, внешне по мне ничего не видно, только морщина на переносице залегает все глубже и в волосах все больше седины, которая даже стороннему взгляду все заметнее.

Сегодня вечером, после того как я немного поспал и Бассерман преобразил меня немного, мне временами было даже очень хорошо, и мы – я и Феликс – вполне подходили друг другу. О Бассермане я мог бы очень много Тебе рассказать, сколь ни убога пьеса, сколь над Бассерманом в ней ни глумятся и сколь он сам над собой ни глумится. – Спокойной ночи, любимая, и хорошего Тебе воскресенья…

Франц.

Воскресенье – и без весточки. Это все-таки очень грустно. Может, любимая, Ты хочешь – или можешь – писать только через день, так оно наверняка и лучше будет – мне все кажется, что всякая перемена по сравнению с тем, что со мной творится сейчас, к лучшему, – но тогда давай так и договоримся. Я, как и прежде, буду писать Тебе каждый день.

Милая, милая Фелиция! Как же вчера вечером я Тебя буквально заклинал! Если бы я заслуживал Тебя в той же мере (об этом Ты судить не можешь), в какой я в Тебе нуждаюсь (об этом Ты иногда, конечно же, догадываешься)! Но заслуга и нужда соотносятся друг с дружкой, как сон и бдение, прямой связи между ними нет, только искривленная…

Но, любимая, зачем же Ты настолько поддаешься моему влиянию, что автомобильная авария представляется Тебе наилучшим избавлением от всех забот и тревог? Милая, я Тебя просто не узнаю! Не иначе, Ты была в этом автомобиле не одна, наверняка я сидел рядом. Ты живешь среди таких опасностей, а я тут сражаюсь с тенями, не будь я и сам тенью, это было бы совсем непостижимо. Но я не знал бы лучшей участи – а при мысленном чтении заметок о подобных происшествиях меня просто пробирает дрожь восторга, – как собственным телом останавливать автомобили, в которых Ты подвергаешься опасности. Это было бы высшее слияние с Тобой, какого я достоин и на какое, надеюсь, способен…

Что, любимая, Ты собираешься делать на Пасху? Останешься в Берлине? А если останешься – много ли у Тебя будет в Берлине дел? И отчего это отец Твой на сей раз так надолго в Берлине задержался? А сестра Твоя на Пасху, наверно, тоже домой пожалует?.. Баум, теперь это уже совершенно точно, читает 14-го апреля. А Тебя, наверно, в Берлине не будет. Жаль, очень жаль!

Франц.

Спрашиваю без обиняков, Фелиция: на Пасху, то есть в воскресенье или в понедельник, нашелся бы у Тебя свободный час для меня, а если бы нашелся – сочтешь ли Ты за благо, если я приеду? Повторяю, это может быть любой час, у меня не будет других дел в Берлине, кроме как дожидаться этого часа (у меня в Берлине не много знакомых, но даже этих немногих я не хочу видеть, в особенности потому, что они стали бы сводить меня с другими литераторами, а у меня сейчас слишком большой кавардак в душе, чтобы это вынести), а если не выкроится полный час, это могут быть четыре четверти часа, я ни одной не пропущу и ни на шаг не отойду от телефона. Главный вопрос тут только один – сочтешь ли Ты это за благо? Решая его, помни, какой человек собрался Тебя навестить. Однако Твоих родственников, любимая, я видеть не хотел бы, на это я сейчас не гожусь и в Берлине буду годиться еще меньше, особенно если вспомнить о том, о чем я даже не успел подумать толком, – что у меня, пожалуй, ни единого костюма не осталось, в котором мне перед Тобой, даже перед Тобой не зазорно показаться. Но это, конечно, пустяки, коими так заманчиво отвлекать Тебя от главных вещей, которые Тебе предстоит узреть и услышать. Так что обдумай все как следует, Фелиция! Может, у Тебя нет времени, тогда вообще и думать не о чем, на Пасху все наверняка будут дома, отец, брат, сестра из Дрездена; Тебя будет занимать предстоящий переезд, и к командировке во Франкфурт Тебе надо подготовиться, – короче, если у Тебя не найдется времени, я это очень даже хорошо пойму; говорю это Тебе не из какой-то нерешительности, наоборот, я тогда постараюсь обязательно в апреле во Франкфурт приехать, если Ты сочтешь это более удобным. – Итак, ответь поскорей.

Франц.

Лишь пару слов, любимая. Во-первых, большое спасибо Тебе за письмо, оно пришло как раз вовремя, чтобы слегка осадить человека, который всеми чувствами и помыслами уже был в Берлине. Во-вторых, нечто уж вовсе не приглядное, зато ко мне более чем подходящее. Я не знаю, смогу ли приехать. Сегодня все это еще неясно, но завтра будет известно наверняка. О причине говорить не хочу, пока дело не решилось. В среду в десять утра Ты определенно уже все будешь знать. Вообще-то ничего страшного во всем этом нет, а там увидим. Только не разлюби меня, несмотря на все эти метания.