Луи Селин - Смерть в кредит

Нора Мерривин не могла прийти в себя… Она буквально застыла на месте… Наконец мы потихоньку тронулись. Она торопилась рассказать об этом своему козлу… Их дела мне были до лампочки, но все же и я понимал, что для них это было настоящей трагедией!.. Ужасный удар!.. Весь день не было видно ни его, ни ее… Я сам кормил Джонкинда за столом после всех остальных мальчишек…

На следующий день Нора была все еще бледная, она совсем растерялась, она, обычно такая любезная, такая жизнерадостная, сдержанная, жестикулировала почти как он, как деревянная, она, должно быть, не спала, она не могла усидеть на месте, то вставала, то поднималась по лестнице… то опять спускалась, чтобы побеседовать с ним… То уходила опять…

Старик оставался неподвижен, он даже не моргал, он сидел как пень, как оглушенный. Он смотрел перед собой в пространство. Он не ел, только пил кофе… Он глотал его целыми чашками, без остановки… Между глотками он бил себя в правую ладонь левым кулаком вот так, неистово… Птап! Птап! и это было все…

Примерно два дня спустя он поднялся с нами почти до самых «шотландцев»… Он хотел убедиться сам… Благоустройство в «Hopeful» продолжалось. Они уже принялись за дорожки… подстригли лужайку для крикета… У них было две площадки дли игры в теннис и даже маленький миниатюрный гольф… Это точно должно было открыться к Пасхе…

Тогда старый хрыч начал суетиться вокруг ограды… Он хотел взглянуть сверху… Он был карликом… И плохо видел… Он пялился в щели… Мы нашли лестницу… Он сделал нам знак идти дальше… мол, он нас догонит на нашем участке… Он вернулся… Но больше не прыгал. Он сел возле своей жены, он был в прострации, у него перед глазами стояли чудеса из «Hopeful Academy».

Я-то понимал, что такое конкуренция! Наши мальчишки уже и так убегали!.. А они знали только «Минвелл»… Что же теперь?.. Что их удержит?.. Это был полный крах!.. Я не мог понять, о чем именно разговаривали папаша и мамаша, но тон был мрачный… Каждый день мы ходили смотреть, как возводился эшафот… Они строили две стенки для отработки ударов… Это был какой-то разгул роскоши… Старик, наблюдая это великолепие, в смятении засунул себе пальцы в нос, сразу три… За столом он все время пребывал в прострации. Он уже не видел перед собой будущего… У него остывал его «gravy» [5]… Он с такой силой тряс своей челюстью, что она в один прекрасный момент выскочила… Он положил ее на стол, как раз рядом со своей тарелкой… Он уже ничего не понимал… Он продолжал бормотать обрывки молитв и мыслей… Вдруг он сказал: «Amen! Amen!». Потом внезапно поднялся… И бросился к двери. Он поднялся через четыре ступеньки наверх… Тогда мальчики вскочили… Челюсть оставалась на столе. Нора больше не решалась ни на кого смотреть… Джонкинд уже подался вперед, наклонился, истекая слюной, и всосал челюсть папаши… Никогда они так не смеялись. Пришлось заставить его выплюнуть ее.

* * *

На дисциплину наплевали. Мальчишки делали что хотели… Старик не осмеливался ничего им сказать… Нора тем более, ни дома, ни на улице… Для игр нас оставалось только десять, и, чтобы составить команду, в четверг собирали мальчишек в городе, маленьких сопливых бродяжек… Нужно было продержаться до Пасхи…

Дни стали намного длиннее… Чтобы мои родители запаслись терпением, я писал им открытки, я выдумывал всякую чушь о том, что я начинаю говорить… Домашние меня поздравляли… Почти пришла весна… Джонкинд подхватил насморк… и кашлял целых пятнадцать дней… Больше мы не решались прогуливать его так далеко. После полудня мы сидели на откосе у замка-крепости, огромной развалины, наполненной эхом, пещерами и подземными камерами… В дождь мы укрывались под ее сводами вместе с голубями… это были их владения, там их были сотни, совсем ручных и смирных… они ворковали прямо в руке, эти маленькие твари очень забавны, они ковыляют, косятся на вас и моментально начинают вас узнавать… Джонкинду еще нравились бараны, он смеялся, скакал за ними, ковыляя и спотыкаясь. Он катался с ними в грязи и блеял, как и они… Он радовался, млел… превращался в настоящее животное… Он возвращался насквозь мокрым. И кашлял еще восемь дней…

Грозы гремели все чаще, дули новые бризы, распространялись нежные и чарующие запахи… Повсюду в лугах трепетали лютики и маргаритки… Небо опять поднялось к себе и удерживало облака. Кончилась капающая без остановки, блевотная, выплескивающаяся на землю каша… Пасха приходилась на май, мальчишки сгорали от нетерпения… Они собирались повидать своих родителей. Тогда я тоже должен буду уехать… Мое пребывание подходило к концу. Я тихонько готовился… Тут получили специальный конверт, письмо от моего дяди с деньгами и парой слов… Он писал мне, чтобы я остался и потерпел еще три месяца… Что так будет лучше… Он был добрым, дядя Эдуард! Это был чудесный сюрприз!.. Он сам сделал это… От чистого сердца. Он хорошо знал моего отца… И не сомневался, что скандалы начнутся сразу же, как только я приеду, как последний негодяй, ничего не выучив по-английски… Это действительно было очень неприятно…

Конечно, я был бунтарь, очень неблагодарный и упрямый… Я мог бы немного постараться… от меня ничего бы не убыло… чтобы доставить ему удовольствие… Но стоило мне хоть немного уступить, как я чувствовал, что желчь заполняет мне весь рот… вся мерзость поднимается во мне… отвратительное месиво… Настоящее дерьмо! Я ничего не выучу!.. Я вернусь еще большей сволочью, чем раньше!.. Я заставлю их вопить еще сильнее!.. Уже несколько месяцев, как я не проронил ни слова!.. Ах! Да, это так! не говорить ни с кем! Ни с тем! ни с другим!.. Нужно сосредоточиться… Открывать свою пасть только для жратвы. Самая подходящая работенка, по моему мнению!.. Ты постепенно каменеешь! Я мог бы молчать годами! Прекрасно! Стоило только мне подумать о Горложе, малыше Андрэ, Берлопе и даже о Дивонн и ее пианино, ее восьмых, ее путешествиях на Луну… Черт возьми! Время здесь было бессильно!.. Они вставали передо мной как живые, и со временем я начал видеть их еще более отчетливо… Ах!.. Они застряли у меня в башке с тысячью подробностей, шуток, подзатыльников. Черт их подери! Вместе со всеми их подлостями, дружескими чувствами и мудозвонством их, и баб с их чарами!.. Что же мне делать? Что? — Думать о гвоздях? «Ever and ever»! как тот маленький слизняк?.. Amen! Amen! Козлы!.. Я повторял их гримасы… я подражал им, оставаясь в одиночестве! Я корчил рожу, как Антуан, когда тот ссал в уборной… Это я ссал на его рожу… Язык! Язык! Говорить? Говорить? Что тут будешь говорить?

* * *

Я еще никогда не видел Нору в светлом наряде, в обтянутом корсаже, розовый сатин… он хорошо обрисовывал грудь… Движения бедер… просто ужасно… Покачивания, магия ляжек…