Луи Селин - Смерть в кредит

Я действительно совсем не чувствовал себя ни гордым, ни счастливым… Наверное, из-за перспективы сразу же идти приставать к хозяевам… и нести всякий бред! А стоило мне представить, как потом я целыми днями буду находиться взаперти у них в доме, меня просто выворачивало. В этой блядской Англии я отвык сидеть в заточении… Нужно было заново привыкать! Но только мне не очень хотелось! Едва я видел возможного хозяина, у меня ноги подгибались! Слова застревали в горле. Я еще только шел по улице, а меня уже заранее мутило… Дощечки с именами плавились от жары… Было 39,2!

Все, что говорили мои предки, в общем, было довольно убедительно… Настал решающий момент, нужно приложить максимум усилий… поймать счастье… и устроить свою Судьбу… Теперь или никогда я должен был найти хозяина… Все это было прекрасно… Главное, очень возвышенно… Я напрасно снимал свой пиджак, воротничок, даже башмаки, я потел все больше и больше… Пот стекал с меня ручьями… Я выбирал знакомые дороги. Шел мимо Горложа… Стоило мне увидеть их дом, как меня бросало в дрожь… Как только я вспоминал тот случай, у меня начинались спазмы в заднем проходе… Черт возьми! Что за воспоминания!..

Когда я думал о стоявшей передо мной задаче, меня покидали силы и мне хотелось сесть… Денег у меня было не так много, а мне постоянно хотелось пить… Не хватало даже на стаканчик за 10 сантимов… Я подолгу оставался в подворотнях… Там всегда была тень и сквозняки… Я ужасно чихал… Это иногда мешало мне размышлять… После постоянных и длительных размышлений я почти согласился с тем, что мой отец прав… Опыт показывал, что я совсем ничего не стою… У меня были лишь пагубные наклонности… Я был ни на что не годный бездельник… Я не заслуживал их великой доброты… ужасных жертв… Я чувствовал себя недостойным, каким-то гнойным нарывом на теле общества… Я прекрасно понимал все, что должен сделать, и пытался бороться, но у меня все хуже и хуже получалось… С возрастом я не улучшался… И к тому же мне все больше хотелось пить… Жара — это тоже драма… Если ты ищешь работу в августе, тебя постоянно мучит жажда, из-за того что приходится подниматься по лестнице, и сохнет в глотке от страха, пока ждешь на лестничной площадке… перед дверью… Я думал о своей матери… о ее ноге и о том, что, найди я работу, можно было бы нанять служанку… Эти мысли не прибавляли мне энтузиазма… Напрасно я бичевал себя, стараясь вызвать прилив благородной энергии, у меня ничего не получалось. Все мое рвение к работе пропало после случая с Горложем! А жаль! И я чувствовал себя несчастнее любого из этих ублюдков, даже всех их вместе!.. Конечно, такой эгоизм отвратителен! Меня интересовали только собственные неприятности, я постоянно мусолил их, они казались мне ужасными, они воняли сильнее, чем старый гниющий бри… И я тоже загнивал в этой жаре, я сгорал от пота и стыда, карабкаясь по этажам, покрывался испариной; позвонив в двери, я весь истекал потом, бесстыдно и откровенно.

У меня побаливал живот, и я брел, сам не зная куда, по старым улицам, Паради, улице д'Отвиль, Женер, Сантье, по дороге я снимал не только свою увесистую куртку, но и целлулоидный воротничок, суперпрочный, настоящий собачий ошейник, потом из-за него я покрылся прыщами. На лестничной площадке я снова напяливал все это. Я собрал все адреса, я черпал их в «Боттэн» [8]. В почтовом отделении я составлял себе списки. У меня больше не оставалось денег, чтобы чего-нибудь попить. Моя мать оставляла свой кошелек с мелочью на буфете… Я жадно косился на него… Такая жара деморализует! После некоторых колебаний я его все же взял… Меня постоянно мучила жажда, особенно когда я проходил мимо фонтанов. Кажется, моя мать это заметила. И дала мне еще два франка…

Перед возвращением в Пассаж после бесплодных длительных походов по этажам и кварталам, мне нужно было как-то прийти в себя, чтобы за обедом выглядеть не слишком удрученным… Все совершенно не клеилось. Мои предки никогда бы не вынесли, не спустили мне, не смогли бы понять одного… что мне не хватало веры и энтузиазма… Они бы этого не стерпели… Я не имел права на жалобы!.. Сострадание и драмы — это что-то совсем особенное. Только для моих родителей… Дети — всегда хулиганы, бандиты, неблагодарные безответственные подонки!.. Любая моя жалоба действовала на них, как красная тряпка… Это расценивалось как богохульство! Гнусное клятвопреступление!..

«Что ты говоришь? Ах ты, сопливое дерьмо! Ну и наглость!» Я был молод и уже пытался ломаться? Ах! просто неслыханно! Ах! дьявольская наглость! Ах! ну и бесстыдство! Господи Боже мой! Ведь у меня все было впереди! Все радости жизни! И я смел роптать на свою судьбу! На свои ничтожные невзгоды! Ах! Посредственность, убожество! Убийственная наглость! Полное бесстыдство! Немыслимая испорченность! Они готовы были стереть меня в порошок, лишь бы я взял свои слова обратно! И нога, и абсцесс, и все страдания были забыты!.. Моя мать сразу же выпрямлялась! «Несчастный! Сейчас же! Безмозглый придурок! Возьми назад свои оскорбительные слова…»

Я повиновался. Я, в отличие от них, не очень хорошо понимал, в чем заключается блаженство молодости… Они бы точно прибили меня, если бы я не уступил… Стоило мне выразить хоть малейшее сомнение и принять агрессивный вид, они теряли всякое самообладание… Они бы предпочли видеть меня в гробу, чем слышать, как я оскверняю и отвергаю дары Неба. В ответ на любой порыв с моей стороны глаза моей матери начинали излучать негодование и ужас! Она готова была запустить мне в башку любой предмет, оказавшийся под рукой… если бы я продолжал настаивать на своем… Я имел право только радоваться и благодарить! Я был рожден под счастливой звездой! какое счастье! Вот мои родители — другое дело! Они-то как раз были подвержены различным бедам и трагедиям… А я был лишь бессловесной скотиной. Молчать! Обуза для семьи!.. Я должен был лишь подчиняться… и молчать! Чтобы они забыли обо всех моих ошибках и мерзких наклонностях!.. Огорчались только они! Сочувствовать должны были только им! Лишь они знали, что такое жизнь! Лишь у них была чувствительная душа! Кто ужасно страдал? от таких ужасных условий? от превратностей судьбы?.. Только они! Лишь они всегда и везде были одиноки! Они не хотели, чтоб я в это вмешивался, не могли допустить даже мысли о том, что я им помогаю… что я к этому хоть как-то причастен… Это была только их привилегия! Я считал, что это крайне несправедливо. Но это не подлежало обсуждению.

* * *

Они могли сколько угодно говорить и ругаться, я оставался при своих убеждениях. Я тоже считал себя обделенным во всех отношениях! Сидя на ступеньках «Амбигю», как раз там, где «валлас», я снова и снова приходил к тому же выводу… Это было очевидно!..