Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 3

Галт молча прошел в спальню. Все трое последовали за ним. Чик Моррисон сел на краешек стула и курил одну сигарету за другой. Гостиничный служащий суетливо помогал Галту переодеться, подавая запонки и поправляя пиджак. Мускулистый парень стоял в углу спальни, продолжая держать руку в кармане. Никто не вымолвил ни слова.

– Вам лучше сотрудничать с нами, мистер Галт, – заметил Чик Моррисон, когда Галт оделся, и подчеркнуто вежливым жестом пригласил его к выходу.

Молниеносным приемом, которого никто не успел заметить, мускулистый парень схватил Галта за руки и прижал к его ребрам невидимый револьвер.

Только без глупостей, – невыразительно сказал он.

Я никогда их не делаю, – ответил Галт.

Чик Моррисон открыл дверь. Служащий остался в комнате, остальные трое, в смокингах, молча проследовали через холл к лифту.

В лифте они тоже молчали, единственным звуком были щелчки индикатора, указывающего этажи по мере спуска.

Лифт остановился в цокольном этаже. Они двинулись вдоль длинного, тускло освещенного коридора в сопровождении двух солдат впереди и двух сзади. В пустых коридорах только часовые стояли на каждом углу. Правая рука мускулистого парня крепко сжимала левую руку Галта; револьвер оставался невидимым для случайного встречного. Галт чувствовал его дуло у своего бока; прикосновение было профессиональным – оно не мешало, но ни на минуту не давало забыть о себе.

Коридор вел к широкой закрытой двери. Солдаты, казалось, растворились, когда Чик Моррисон взялся за ее ручку. Именно Чик Моррисон открыл дверь, но резкий контраст света и шума позволял думать, что дверь распахнулась силой взрыва: свет исходил от трехсот лампочек, сверкающих в люстрах большого зала отеля «Вэйн-Фолкленд»; шум – от аплодисментов пятисот человек.

Чик Моррисон направился к столу президиума, который стоял на подиуме, возвышаясь над остальными столами в зале. Люди, казалось, безо всяких объяснений понимали, что из двух лиц, сопровождавших Чика Моррисона, их аплодисменты предназначались высокому, стройному человеку с золотисто-рыжими волосами. Лицо его носило отпечаток тех же качеств, что и его голос, который они слышали по радио: спокойное, уверенное – и недостижимое.

Для Галта приготовили почетное место – в центре стола, справа от него сидел мистер Томпсон, влево проскользнул мускулистый парень, продолжая держать его за руку и прижимать дуло револьвера к его боку. Свет люстр отражался в драгоценностях на обнаженных женских плечах и отдельными лучами освещал столы, тесно составленные вдоль противоположных стен.

Строгие черно-белые силуэты мужчин способствовали сохранению торжественного великолепия, несмотря на беспорядочные вспышки фотоаппаратов, многочисленные микрофоны и ряд невключенных телекамер. Публика стоя аплодировала. Мистер Томпсон улыбался и следил за лицом Галта беспокойным, тревожным взглядом взрослого, ожидающего реакции ребенка на фантастически щедрый подарок. Галт сел, безучастно слушая аплодисменты.

– Аплодисменты, которые вы слышите, – кричал в микрофон радиокомментатор в углу зала, – звучат в честь Джона Галта, который только что занял место за столом президиума! Да, дорогие друзья, сам Джон Галт – и те из вас, у кого есть телевизор, вскоре смогут убедиться в этом.

Я должна все время помнить, где я, думала Дэгни, сжимая кулаки под столом, стоящим в самом углу зала. В присутствии Галта, который сидел всего в тридцати футах от нее, она болезненно ощущала двойственность ситуации. Она понимала, что никакой опасности, никакой боли не может существовать в мире, пока она видит лицо Галта, – и одновременно ощущала леденящий душу ужас, глядя на тех, в чьей власти он находился, и наблюдая за безумным представлением, которое они устроили. Она прилагала все усилия, чтобы лицо ее оставалось бесстрастным, чтобы не выдать себя улыбкой, не издать вопль ужаса.

Она удивилась, как его глаза смогли найти ее в этой толпе. Она чувствовала, как взгляд его на мгновение остановился на ней, незамеченный другими, взгляд, который значил больше, чем поцелуй, – это было рукопожатие одобрения и поддержки.

Он только раз взглянул в ее сторону. Но она не могла заставить себя отвернуться. Было странно видеть его в смокинге и особенно ее удивило то, как естественно он себя чувствовал в нем. Ему удалось создать впечатление, что это парадная рабочая одежда, что это один из тех банкетов теперь уже отдаленного прошлого, когда ему присуждали какую-то награду.

Праздники, с внезапной резкой болью вспомнила она собственные слова, должны быть у тех, кому есть что праздновать.

Она отвернулась. Она старалась не смотреть на него слишком часто, чтобы не привлекать внимания своих спутников. Ее посадили за стол, который был достаточно хорошо виден собравшимся, но слабо освещен и практически скрыт от взгляда Галта; она сидела вместе с доктором Фер-рисом и Юджином Лоусоном – именно с теми, кто вызвал особое неодобрение Галта.

Ее брата, Джима, заметила она, посадили ближе к столу, стоящему на подиуме; она видела его угрюмое лицо среди нервничавших Тинки Хэллоуэя, Фреда Киннена, Саймона Притчета.

Искаженные мукой лица вытянулись в ряд над столом, стоящим на подиуме, несмотря на все свои усилия, они не могли скрыть состояние людей, подвергаемых тяжелому испытанию; спокойное лицо Галта казалось сияющим среди них; Дэгни размышляла, кто же здесь заключенный, а кто хозяин положения. Ее взгляд медленно скользил по лицам сидящих за его столом: мистер Томпсон, Висли Мауч, Чик Моррисон, несколько генералов, несколько представителей законодательной власти и – неожиданно – мистер Моуэн, в качестве подачки Галту, как символ крупного бизнеса. Дэгни осмотрела зал в поисках доктора Стадлера, но нигде не увидела его.

Раздававшиеся в зале голоса подобны скачкам температуры у больного лихорадкой, подумала она; они то звучали слишком громко, то наступало мертвое молчание; внезапный смех неожиданно обрывался, и люди, сидевшие за соседними столами, вздрагивали. Лица у всех были натянуты и перекошены абсолютно очевидной, но весьма неблагородной формой напряженности: вынужденными улыбками. Эти люди, думала Дэгни, знают, но не разумом, а вконец сдавшими нервами, что этот банкет – кульминация их мира, его голая суть. Они понимают, что ни их Бог, ни их оружие не в силах сделать так, чтобы это празднество обрело то значение, которое они так отчаянно старались выразить своим видом и поведением. Она не могла заставить себя глотать еду, которая стояла перед ней, горло ее, казалось, перехватил сильный спазм. Она заметила, что и другие сидевшие за ее столом просто притворяются, что едят. Аппетит не пропал только у доктора Ферриса.