Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 1

– Я этого не чувствую.

– Дорогой, это очень тебе к лицу, и… это удивительно, поскольку ты сейчас переживаешь такие трудные времена. – Лилиан сделала паузу, словно ожидая ответа, но, немного помолчав, продолжила все тем же непринужденным тоном: – Я знаю, что сейчас у тебя на заводе появилась масса проблем, к тому же и политическая ситуация принимает угрожающий оборот, не так ли? Для тебя будет жестоким ударом, если они примут все законопроекты, о которых сейчас говорят. Так ведь?

– Да, так. Но мне кажется, Лилиан, для тебя эта тема не представляет никакого интереса.

– Да нет же, как раз наоборот. Эта тема меня очень даже интересует… Хотя и не из-за возможных финансовых потерь.

Лилиан подняла голову и посмотрела на Реардэна. В ее глазах он увидел то почти неуловимое выражение, которое замечал и раньше, – выражение преднамеренной таинственности и уверенности в его неспособности разобраться, что за этим выражением кроется.

Он впервые задумался, не была ли ее язвительность, ее саркастичность, ее малодушная манера наносить оскорбления под покровом улыбки чем-то полностью противоположным тому, чем он всегда их считал, – не способом пытки, а формой отчаяния, не желанием причинить ему страдания, а признанием в собственной боли, защитой для гордости нелюбимой жены, что ее ирония, намеки, ее уклончивость и то, что она умоляла его понять, было не откровенной злостью, а скрытой любовью. Реардэн пришел в ужас от этой мысли, его вина показалась ему куда больше, чем он когда-либо предполагал.

– Генри, раз уж мы заговорили о политике, то у меня появилась забавная мысль. Сторона, к которой ты принадлежишь, – какой там у вас девиз, который все вы так часто повторяете и которому должны быть всегда верны? «Нерушимость контракта», да?

Она заметила его быстрый взгляд, напряженную сосредоточенность в его глазах. Реардэн впервые за все время разговора как-то отреагировал на ее слова, и Лилиан рассмеялась.

– Продолжай, – сказал он тихим, угрожающим голосом.

– Зачем, дорогой? Ты и так меня прекрасно понял.

– Что ты хотела этим сказать?

– Неужели ты на самом деле хочешь унизить меня до такой степени, чтобы я начала жаловаться? Это так банально, а причина моего недовольства столь обыденна, хотя я думала, что замужем за человеком, который гордится тем, что отличается от других, мелких людишек. Хочешь, чтобы я напомнила, как ты однажды поклялся сделать мое счастье целью своей жизни? И что ты не можешь со всей честностью сказать, счастлива ли я, потому что никогда не замечал, существую ли я вообще?

Было невозможно, чтобы все горести навалились на него разом и словно рвали его на части. Но он чувствовал их как физическую боль. Ее слова были мольбой, думал он и чувствовал жгучую, темную волну угрызений совести. Он чувствовал жалость, холодную, противную жалость, в которой не было и тени любви. Он ощущал смутный гнев, как некий голос, который он старался заглушить, но который все же возмущенно кричал: «Почему я обязан жить с этой порочной, изворотливой, лживой женщиной? Почему я должен лишь из жалости терпеть все эти мучения? Почему я должен принимать на себя безнадежное бремя попыток пощадить ее чувства, чувства, в которых она не хочет сознаться и которые я не в силах понять? Если она любит меня, то почему, черт бы побрал ее трусливую душу, не скажет об этом прямо?»

Но он слышал и другой, более громкий голос, спокойно говоривший ему: «Не сваливай вину на нее, это самая старая уловка всех малодушных. Ты виноват, и, что бы она ни сделала, это ничто по сравнению с твоей виной. Она права. Тебе противно, да? Противно от осознания ее правоты? Ну и пусть. Так тебе и надо, проклятый прелюбодей. Она права».

– А что сделало бы тебя счастливой, Лилиан?

Она улыбнулась, расслабленно откинувшись на спинку кресла. Все это время она пристально наблюдала за ним.

– О, дорогой! Это же нечестно. Этот вопрос – лазейка для тебя. Ты пытаешься увильнуть. – Она встала и беспомощно пожала плечами. – Что сделало бы меня счастливой, Генри? Это должен сказать мне ты. Ты сам должен был это понять. Ответа на этот вопрос я не знаю. Ты должен был создать для меня счастье и предложить его мне. Это было твоей обязанностью. Но ты не первый, кто не выполнил своего обещания. Из всех долгов от этого отказаться проще всего. Ты бы никогда не позволил себе не уплатить за поставленную тебе партию железной руды. А вот мою жизнь ты обокрал. – Лилиан непринужденно расхаживала по комнате. – Я знаю, что подобные притязания абсолютно непрактичны. У меня нет на тебя ни закладных, ни долговых расписок, ни пистолета, ни цепей. Мне нечем тебя удержать. Я могу рассчитывать лишь на одно, Генри, – на твою честность.

Реардэн стоял, глядя на нее так, словно смотреть ей в глаза и выносить ее присутствие стоило ему огромных усилий.

– Лилиан, чего ты хочешь? – спросил он.

– Дорогой, ты и сам мог бы о многом догадаться, если бы действительно хотел знать, чего я хочу. К примеру, разве мне не интересно было бы узнать, почему ты так настойчиво избегаешь меня вот уже несколько месяцев?

– Я был очень занят. Лилиан пожала плечами:

– Каждая жена надеется стать главным предметом забот в жизни своего мужа. Я не знала, что, когда ты клялся отказаться ради меня от всего, это все не включало плавильные печи.

Она подошла к Реардэну и с довольной улыбкой, словно насмехаясь над собой и над ним, обняла его.

Реардэн чисто инстинктивно быстрым, резким движением оторвал от себя ее руки и отбросил их в сторону, словно новобрачный, отталкивающий наглую, надоедливую шлюху. На мгновение его словно парализовало, и он замер, потрясенный собственной грубостью. Лилиан смотрела на него, широко раскрыв глаза, с откровенным замешательством, в котором уже не было ни загадочности, ни притворства. Она ожидала всего, только не этого.

– Извини, Лилиан, – тихо сказал он искренним, страдающим тоном.

Она не ответила.

– Прости… Просто я очень устал, – добавил Реардэн, но уже как-то безжизненно. Он был сломлен тройной ложью. Одной ее частью была измена, но не измена Лилиан.

Она усмехнулась:

– Если это работа оказывает на тебя такое воздействие, то вполне возможно, что я начну относиться к ней весьма одобрительно. Прости меня, я всего лишь пыталась исполнить свой долг. Я думала, что ты чувственный человек, который никогда не подымется над звериными инстинктами помойки. Я ведь не из тех сучек, что на ней ошиваются.

Она швыряла в него слова холодно, безразлично, бездумно, а все ее мысли были устремлены к одному – что же, что он ответит на ее вопросы, заданные в форме утверждений.

При ее последних словах Реардэн вдруг повернулся к ней лицом, но уже не как человек, который защищается.