Эрих Ремарк - Жизнь взаймы

Лилиан ставила теперь попеременно то на ерное, то на ринадцать. Подняв через некоторое время взгляд, она увидела, что Клерфэ подошел к другой стороне стола и наблюдает за ней. Сама того не сознавая, она играла так же, как когда-то играл Волков. Лилиан стало ясно, что Клерфэ это тоже заметил. Из чувства протеста Лилиан продолжала ставить на ринадцать. На шестой раз ринадцать вышло.

— Довольно, — сказала Лилиан.

Собрав со стола жетоны, она сунула их себе в сумочку. Она выиграла, но не знала сколько.

— Вы уже уходите? — спросил Фиола. — Но ведь эта ночь — ваша. Вы сами. видите, что она ваша. Это уже никогда не повторится!

— Ночь прошла. Стоит только раздвинуть занавески, как здесь настанет бледное утро, которое превратит всех нас в призраков. Спокойной ночи, Фиола. Продолжайте игру!

— Я — тебя? Я делаю все, чтобы тебя удержать.

— Неужели ты думаешь, что таким способом можно удержать меня? Господи!

Голова Лилиан опять упала на грудь.

— Ты напрасно ревнуешь, Борис не примет меня, если я даже захочу вернуться.

— Какое это имеет значение? Главное — ты хочешь обратно!

— Не гони меня обратно! О боже, неужели ты совсем ослеп?

— Да, — сказал Клерфэ. — Наверное! Наверное! — повторил он. — Но я ничего не могу с собой поделать. Это выше моих сил.

Они молча ехали к Антибу по шоссе Корниш. Навстречу им двигалась повозка, в которую был впряжен ослик. На повозке сидела девочка-подросток и пела. Измученная Лилиан посмотрела на нее со жгучей завистью. Она вспомнила старуху в казино, которая протянет еще много лет, снова посмотрела на смеющуюся девочку и подумала о себе. Она переживала одну из тех минут, когда все казалось непонятным и все трюки были бесполезны, когда ее захлестывало горе и все ее существо в бессильном возмущении вопрошало: почему? Почему именно я? Что я такое сделала, почему именно меня должно все это постигнуть ?

Ничего не различая от слез, она смотрела на сказочную природу. Сильный аромат цветущих деревьев разносился по всей окрестности.

— Почему ты плачешь? — спросил Клерфэ с раздражением. — Честное слово, у тебя нет никаких причин для слез.

— Да, у меня нет никаких причин.

— Ты изменяешь мне с тенью, — сказал Клерфэ горько, — и ты же еще плачешь!

а, — думала она, — но тень зовут не Борис. Сказать Клерфэ ее имя? Но тогда он запрет меня в больницу и выставит стражу у ворот. Я буду сидеть за дверьми с матовыми стеклами, вдыхать постылые запахи дезинфекции и благих намерений и вонь человеческих экскрементов, пока меня не залечат до смерти.

Она посмотрела на Клерфэ. Нет, — подумала она, — только не тюрьма, созданная его любовью. Протесты здесь бесполезны. Есть лишь одно средство — убежать. Фейерверк погас, зачем рыться в золе?

Машина въехала во двор отеля. Какой-то англичанин в купальном халате уже шел к морю. Не глядя на Лилиан, Клерфэ помог ей выйти из машины.

— Теперь ты будешь редко видеть меня, — сказал Клерфэ. —

—.Завтра начнутся тренировки.

Он несколько преувеличивал: гонки проходили по городу, и поэтому тренироваться было почти невозможно. Только во время самых гонок перекрывали уличное движение. Тренировка сводилась главным образом к тому, что гонщики объезжали дистанцию и запоминали, где им придется переключать скорости.

Лилиан вдруг представила себе все, что еще произойдет между ней и Клерфэ; ей казалось, что она видит длинный коридор. Коридор становится все уже и Уже, и выхода в нем не видно. Она не может идти по нему. А пути назад в любви нет. Никогда нельзя начать сначала: то, что происходит, остается в крови. Клерфэ уже не будет с ней таким, как прежде. Таким он может быть с любой другой женщиной, только не с ней. Любовь, так же как и время, необратима. И ни жертвы, ни готовность ко всему, ни добрая воля — ничто не может помочь; таков мрачный и безжалостный закон любви. Лилиан знала его и поэтому хотела уйти. То, что им осталось еще прожить вдвоем, было для Лилиан всей жизнью, а для Клерфэ лишь несколькими месяцами. Поэтому она должна была считаться только с собой, а не с Клерфэ. У них было слишком неравное положение. В его жизни их любовь являлась лишь эпизодом, хотя сейчас он и думал иначе, а для нее — концом всему. Она не имела права жертвовать собой; теперь она это поняла. Лилиан не ощущала раскаяния, для этого у нее было уже слишком мало времени; зато она обрела ясность, ясность раннего утра. Последние клочья тумана рассеялись, недоразумения исчезли. Она почувствовала маленькое острое счастье, какое чувствует человек, принявший решение. И как ни странно, вместе с решением вернулась нежность к Клерфэ — теперь она была безопасной.

— Во всем, что ты говоришь, нет ни грана правды, — сказала Лилиан уже совсем другим голосом. — Ни грана! Забудь это! Это не так! Все не так!

Она видела, как просияло лицо Клерфэ.

— Ты останешься со мной? — быстро спросил он.

— Да, — сказала она, зная, что это было неправдой и все же правдой. Она не хотела ссориться в эти их последние дни.

— Ты наконец меня поняла?

— Да, я тебя поняла, — ответила она, улыбнувшись.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Клерфэ не почувствовал колебания в ее голосе.

— Да, — сказала она.

Ведь и это было уже безразлично.

Он пристально посмотрел на нее.

— Когда?

— Когда хочешь.

Он помолчал мгновение.

— Наконец-то! — сказал он. — Наконец! Ты никогда об этом не пожалеешь, Лилиан!

— Знаю.

Клерфэ разом преобразился.

— Ты устала! Наверное, устала до смерти! Что мы наделали! Тебе надо спать! Идем, я провожу тебя наверх.

— А ты?

— Я последую примеру англичанина, а потом, пока на улицах еще нет движения, объеду дистанцию. Просто так, порядка ради, я ее знаю. — Клерфэ стоял в дверях ее комнаты. — Какой я дурак! Проиграл больше половины того, что выиграл! Со зла!

— Я выиграла. — Лилиан бросила сумку с жетонами на стол.

— Но не сосчитала сколько.

— Завтра мы опять выиграем. Ты пойдешь к врачу?

— Да. А теперь мне надо спать.

— Конечно. До самого вечера. Потом мы поедим и опять ляжем спать. Я тебя ужасно люблю.

— Я тебя тоже, Клерфэ.

Уходя, он осторожно прикрыл за собой дверь. Как в комнате у больной, — подумала она, без сил опускаясь на кровать.

Окно было отворено. Лилиан видела, как Клерфэ шел к морю. осле гонок, — подумала она. — Я должна сложить вещи и уехать после гонок. Она не знала, почему не решалась уехать раньше. Еще несколько дней, — подумала Лилиан. Она не знала, куда поедет. Да и не все ли равно, в сущности. Она должна уехать. ехать обратно, — сказал Клерфэ. Но куда? Где находилось это братно?

Каждый круг был лишь немногим больше трех километров; но трасса проходила по улицам МонтеКарло, как раз по центру города, обегала гавань, шла по холму, на котором стояло казино, и сворачивала обратно; во многих местах ширины шоссе еле хватало для обгона, дорога почти сплошь состояла из виражей, двойных виражей, поворотов в форме шпильки и поворотов под острым углом. Надо было проехать сто таких кругов — свыше трехсот километров, а это значило, что гонщик должен десятки тысяч раз переключать скорости, тормозить, трогаться с места, снова переключать скорости, тормозить и снова трогаться.