Харуки Мураками - Кафка на пляже

– А яичница какая классная! – сказал Хосино.

– Замечательная. Совсем не такая, что Наката ел в Накано.

– Это яичница по-кансайски. А в Токио что подают? Сухая какая-то, безвкусная. Как подстилка.

Ничего больше не говоря, они уписали яичницу, запеченную с солью ставриду, мисо с ракушками, закусили маринованной репой, отведали сваренного в соевом соусе шпината, приправы из водорослей и теплого риса, не оставив в мисках ни зернышка. Каждый кусок Наката, сам того не ведая, пережевывал ровно тридцать два раза, поэтому завтрак изрядно затянулся.

– Ну как, наелся, Наката-сан?

– Да. А вы, Хосино-сан?

– Я тоже. До отвала. Вот позавтракаешь, как человек, и жизнь становится прекрасной.

– Даже очень прекрасной.

– А срать не хочется?

– Хочется. Уже подступает.

– Ну иди. Сортир вон там.

– А вы, Хосино-сан?

– Я потом, не торопясь… Давай первый.

– Спасибо. Тогда Наката пошел срать.

– Ты чего орешь-то? Нельзя же так, во весь голос. Люди же едят еще.

– Извините. Наката же говорил, что голова у него не очень…

– Ладно. Иди скорее.

– А зубы заодно можно почистить?

– Да почисть. Время еще есть. Что хочешь, то и делай. Только зонтик оставь. Зачем тебе в сортире зонтик?

– Хорошо. Наката зонтик брать не будет.

Когда Наката вернулся из туалета, Хосино уже расплатился.

– Хосино-сан, у Накаты свои деньги есть, он за завтрак сам заплатит.

Парень покачал головой:

– Ладно тебе. Не мелочись. Я своему деду много задолжал. Давно еще. Я тогда совсем от рук отбился.

– Да, но Наката ведь вам не дедушка, Хосино-сан.

– Это наше дело. Тебя не касается. Не нуди. Поел и гуляй. Разве плохо?

Подумав немного, Наката решил принять от парня услугу.

– Спасибо за угощение.

– Подумаешь, в какой-то столовке ставриду с яичницей съели. Ну чего ты так рассыпаешься?

– Но, Хосино-сан, если подумать, Накате все так помогают. Он как уехал из Накано, денег почти не тратил.

– Вот это здорово! – восхитился Хосино. – Мне так слабо.

Наката попросил, чтобы ему налили в маленький термос горячего чая, и аккуратно поставил его в сумку.

Выйдя из забегаловки, они вернулись к грузовику.

– Значит, говоришь, на Сикоку?

– Да, – ответил Наката.

– А что ты там делать собираешься?

– Наката сам не знает.

– Зачем – не знаешь. Куда – тоже. И все-таки едешь?

– Да. Наката по большому мосту переправится.

– Переправишься и что? Понятнее станет?

– По всей вероятности. Но пока Наката не переправится, ничего ясно не будет.

– Ага! – сказал парень. – Значит, через мост нужно?

– Да. Через мост, что ни говорите, очень важно.

– Ну дела! – почесал голову Хосино.

Парень поехал на склад универмага – разгружать мебель, а Наката остался ждать его на скамейке в скверике у порта.

– Дедуля! Сиди здесь и никуда не уходи, – сказал парень. – Туалет вон там. Пить захочешь – фонтанчик с водой есть. Все, что нужно. Смотри, отойдешь отсюда – заблудишься и обратно дорогу не найдешь.

– Да. Потому что здесь не Накано.

– Точно. Накано уже тю-тю. Так что сиди, не рыпайся.

– Понятно. Наката никуда отсюда не пойдет.

– Ну и отлично. А я разгружусь и обратно.

Наката, как и обещал, не отходил от скамейки ни на шаг. Обошелся без туалета. А сидеть на одном месте он мог сколько угодно без всяких проблем. Как бы это сказать… Сидеть – одно из занятий, которые у него получались лучше всего.

Со скамейки открывался вид на океан. Наката не видел его очень давно. Маленьким родители несколько раз брали его с собой, когда всей семьей выезжали на море. Он плескался в воде, собирал ракушки при отливе. Однако далекие воспоминания о тех днях теперь будто размыло. Казалось, происходило это в каком-то ином мире. Доводилось ли ему с тех пор еще бывать на море, он не помнил.

После того загадочного происшествия в горах Яманаси Наката вернулся в Токио, в свою школу. Но хотя сознание и все функции организма восстановились, он полностью потерял память, разучился читать и писать и никак не мог вспомнить, как это делается. В учебниках он ничего не понимал, экзамены сдавать не стал. Все знания испарились из головы, а от навыков абстрактного мышления почти ничего не осталось. Тем не менее начальную школу Наката с грехом пополам все же высидел. Из объяснений на уроках он почти ничего не улавливал, лишь сидел тихонько в уголке с непонимающим видом. Делал все, что ему говорили учителя. Никому не мешал. И учителя почти не вспоминали о его существовании. Наката на уроках был для них вроде «гостя» и хлопот не доставлял.

Все сразу же забыли, что до непонятного «случая» Наката учился отлично. Все школьные мероприятия проходили без него. Друзей он себе не завел, но не переживал по этому поводу. Никому до него дела не было, поэтому он мог заниматься в своем собственном, никому не доступном мирке чем нравилось. Наката полюбил ухаживать за зайцем и козочкой, которые обитали в школьном живом уголке, за цветами на клумбах, и следил в классе за чистотой. Занимался этим самозабвенно, с улыбкой и желанием.

О мальчике почти забыли – и не только в школе, но и в семье. Родители, всерьез озабоченные образованием детей, поняв, что старший сын разучился читать и не сможет дальше нормально учиться, переключились на хорошо успевавших младших сыновей, а на него просто перестали обращать внимание. Посылать Накату учиться дальше в муниципальную школу не имело никакого смысла, поэтому решили отправить его в Нагано к родственникам – в дом, где родилась мать. Там была школа с сельскохозяйственным уклоном. На уроках мальчику приходилось тяжело – снова читать он так и не выучился, но практика в поле пришлась ему по вкусу. Если бы в школе над ним так не издевались, Наката, возможно, в деревне бы как-то устроился. Но одноклассники постоянно избивали городского чужака. Били жестоко (порвали мочку уха), и дед с бабкой посчитали, что больше в школе ему делать нечего. Сами стали воспитывать внука, следили только, чтобы он помогал им по дому. Наката был послушным, тихим ребенком, и они души в нем не чаяли.

Тогда он и научился понимать кошачий язык. У них дома жили несколько кошек, с которыми Наката очень подружился. Сначала он разбирал в их мяуканье только отдельные «слова», однако, набравшись терпения, стал развивать в себе эту способность – как иностранный язык постигал – и наконец так выучился, что мог вести с кошками довольно долгие беседы. На досуге он садился на веранде, и начинались разговоры. От кошек Наката много чего узнал о природе и жизни. Наверное, можно даже сказать, что основные представления о том, как устроен мир, он получил от кошек.

В пятнадцать лет Наката устроился работать на мебельную фирму поблизости. Впрочем, фирма – громко сказано; скорее то была столярная мастерская, где изготавливали традиционную декоративную мебель. Стулья, столы, шкафы отправлялись оттуда в Токио. Наката сразу же полюбил столярное дело. У него были золотые руки; он не гнушался никакой работы, в том числе – самой кропотливой и неблагодарной, делал свое дело без лишних разговоров, ни на что не жалуясь, и полюбился хозяину. Он не разбирался в чертежах и расчетах, зато со всем остальным справлялся замечательно. Стоило ему раз выполнить и запомнить какую-нибудь операцию – и дальше он мог без устали, раз за разом повторять ее. После двух лет ученичества его повысили – зачислили в постоянные работники.