Чарльз Диккенс - Том 11. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита

— Она пролита ради того, сэр, кого вы хотите сделать жертвой ваших происков,— продолжал мистер Пексниф,— кого вы хотите обобрать, обмануть и ввести в заблуждение. Она пролита из сочувствия к нему, из восхищения им; не из жалости, ибо, к счастью, он знает, что вы такое. Вы не причините ему больше зла, никоим образом не причините, пока я жив,— говорил мистер Пексниф, упиваясь своим красноречием.— Вы можете попрать ногами мое бесчувственное тело, сэр. Весьма возможно. Могу себе представить, что при ваших склонностях это доставит вам большое удовольствие. Но пока я существую, вы можете поразить его только через меня. Да,— воскликнул мистер Пексниф, кивая на Мартина в порыве негодования,— и в таком случае вы найдете во мне опасного противника!

Но Мартин все смотрел на деда, пристально и кротко.

— Неужели вы мне ничего не ответите,— сказал он, наконец,— ни единого слова?

— Ты слышал, что было сказано,— ответил старик, не отводя глаз от мистера Пекснифа, который одобрительно кивнул.

— Я не слышал вашего голоса, я не знаю ваших мыслей,— возразил Мартин.

— Повторите еще раз,— сказал старик, все еще глядя в лицо мистеру Пекснифу.

— Я слышу только то,— возразил Мартин с непреклонным упорством, которое все возрастало, между тем как Пексниф все больше ежился и морщился от его презрения,— я слышу только то, что говорите мне вы, дедушка.

Мистеру Пекснифу, можно сказать, повезло, что его почтенный друг был всецело поглощен созерцанием его (мистера Пекснифа) физиономии: ибо стоило только этому другу отвести глаза в сторону и сравнить поведение внука с поведением своего ревностного защитника, и тогда вряд ли этот бескорыстный джентльмен представился бы ему в более выгодном свете, чем в тот памятный день, когда Пексниф получал последнюю расписку от Тома Пинча. Право, можно было подумать, что внутренние качества мистера Пекснифа — скорее всего его добродетель и чистота — излучали нечто такое, что выгодно оттеняло и украшало его врагов: рядом с ним они казались воплощением доблести и мужества.

— Ни единого слова? — спросил Мартин во второй раз.

— Я вспомнил, что мне нужно сказать одно слово, Пексниф,— заметил старик,— всего одно слово. Ты говорил, что многим обязан милосердию какого-то незнакомца, который помог вам вернуться в Англию. Кто он такой? И какую денежную помощь оказал вам?

Задавая этот вопрос Мартину, он не смотрел на него и по-прежнему не сводил глаз с мистера Пекснифа. По-видимому, у него вошло в привычку — и в буквальном и в переносном смысле — глядеть в глаза мистеру Пекснифу.

Мартин достал карандаш, вырвал листок из памятной книжки и торопливо записал все, что был должен мистеру Бивену. Старик протянул руку за листком и взял его,— все это не отрывая глаз от лица мистера Пекснифа.

— Было бы неуместной гордостью и ложным смирением,— сказал Мартин, понизив голос,— говорить, что я не желаю, чтобы этот долг был уплачен или что у меня есть хоть какая-нибудь надежда уплатить его самому. Но я никогда не чувствовал своей нищеты так глубоко, как чувствую сейчас.

— Прочтите мне это, Пексниф,— сказал старик.

Мистер Пексниф повиновался, но он приступил к чтению бумаги с таким видом, как будто это была рукописная исповедь убийцы.

— Я думаю, Пексниф,— сказал старый Мартин,— что мне лучше заплатить этот долг. Мне бы не хотелось, чтобы пострадал заимодавец, который не мог навести справок и который сделал (как ему казалось) доброе дело.

— Благородное чувство, уважаемый сэр! Оно оказывает вам честь. Опасный прецедент, однако, позвольте намекнуть вам,— сказал мистер Пексниф.

— Прецедента из этого не получится,— возразил старик.— Ни на что другое он рассчитывать не может. Но мы еще поговорим. Вы посоветуете мне. Больше ничего нет?

— Ровно ничего,— ответил мистер Пексниф жизнерадостно,— как только вам прийти в себя после этого вторжения, после этого трусливого и ничем не оправданного оскорбления ваших чувств; прийти в себя как можно скорее и снова улыбаться.

— Вам больше нечего сказать? — с необычайной серьезностью спросил старик, кладя свою руку на рукав мистера Пекснифа.

Но мистер Пексниф не пожелал говорить того, что просилось у него на язык, потому что упреки, как он заметил, всегда бесполезны.

— Вам решительно нечего требовать? Вы в этом уверены? Если есть, говорите не стесняясь, что бы это ни было. Я ни в чем не откажу вам, чего бы вы ни попросили,— сказал старик.

При этом доказательстве неограниченного доверия со стороны старика слезы выступили на глазах у мистера Пекснифа в таком изобилии, что он был принужден судорожно ухватиться за переносицу и только после этого хоть сколько-нибудь успокоился. Когда дар речи снова вернулся к нему, он сказал, сильно волнуясь, что надеется когда-нибудь заслужить это доверие, и прибавил, что никаких других замечаний у него нет.

Несколько времени старик сидел, глядя на него с тем бессмысленным и неподвижным выражением, какое нередко бывает свойственно людям на склоне лет, когда их умственные способности слабеют. Но он поднялся с места довольно твердо и пошел к двери, где Марк посторонился, давая ему дорогу.

Мистер Пексниф угодливо предложил ему руку, и старик принял ее. На пороге он сделал движение, словно отстраняясь от Мартина, и сказал ему:

— Ты слышал его. Уходи прочь. Все кончено. Ступай.

Мистер Пексниф, следуя за ним, бормотал какие-то слова, выражавшие одобрение и сочувствие; а Мартин, очнувшись от оцепенения, в которое повергла его заключительная сцена, воспользовался их уходом для того, чтобы обнять ни в чем не повинную причину всех недоразумений и прижать ее к сердцу.

— Милая девочка! — сказал Мартин.— Зато вас его влияние совсем не изменило. Какой же это бессильный и безвредный мошенник!

— Вы так благородно держались! Вы столько перенесли!

— Благородно! — весело воскликнул Мартин.— Вы были тут рядом и ни в чем не изменились, и я это знал. Чего же больше мне было желать? Этому псу так невыносимо было меня видеть и терпеть мое присутствие, что я торжествовал. Но скажите мне, дорогая,— надо дорожить теми немногими словами, которыми мы можем обменяться наспех,— правда ли то, что я слышал? Верно ли, что этот мошенник преследовал вас своими любезностями?

— Да, дорогой Мартин, отчасти это продолжается и сейчас, но главным источником моего горя была тревога за вас. Почему вы оставляли нас в такой ужасной неизвестности?

— Болезнь, дальность расстояния, боязнь намекнуть на наше истинное положение и невозможность скрыть правду иначе, как только молча, уверенность, что эта правда огорчила бы вас несравненно больше, чем неизвестность и сомнение,— ответил Мартин торопливо, как и все говорилось и делалось торопливо в эти краткие минуты,— все это и было причиной тому, что я написал только раз. Но Пексниф! Не бойтесь мне рассказывать, вы же видели, что я стоял рядом с ним, слушал его и не схватил за горло. Что это за история о том, что он преследует вас? А дедушка знает?