Чарльз Диккенс - Том 10. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита

— Так, значит, ему не лучше? — спросил молодой человек.

— Хуже! — сказал хозяин.

— Много хуже,— прибавила хозяйка.

— Ох, куда хуже! — откликнулась стоявшая позади горничная, делая большие глаза и покачивая головой.

— Бедняга!— сказал джентльмен.— Очень жаль это слышать. К несчастью, я совсем не знаю, есть ли у него друзья и родные и где они живут; знаю только, что не в Лондоне.

Хозяин поглядел на хозяйку; хозяйка поглядела на хозяина, а горничная заметила истерически, что «сколько она ни слыхала непонятных распоряжений и разных адресов (мало ли что бывает в гостинице), а такое непонятное слышит в первый раз».

— Дело в том, видите ли, я уже говорил вам это вчера, когда вы послали за мной, что я очень мало о нем знаю,— продолжал джентльмен.— Мы учились вместе, а после того я виделся с ним всего два раза. Оба раза я приезжал в Лондон на каникулы (всего на какую-нибудь неделю, из Вильтшира), а после того опять терял его из виду. Письмо с моей фамилией и адресом, которое вы нашли у него на столе и которое помогло вам разыскать меня, это, как вы сами увидите, мой ответ на его просьбу прийти к нему, посланную отсюда в первый же день болезни. Вот его письмо, можете посмотреть, если хотите.

Хозяин стал читать письмо, хозяйка глядела через его плечо. Горничная, стоя позади, разобрала издали кое-что и выдумала остальное, твердо уверовав во все это вместе, как в непреложную истину.

— Багажа у него очень мало, вы говорите? — заметил джентльмен, который был не кто иной, как наш старый приятель Джон Уэстлок.

— Один чемодан,— сказал хозяин,— да и в том почти ничего нет.

— Но все-таки несколько фунтов в кошельке найдется?

— Да. Кошелек запечатан и лежит в кассе. Я записал, сколько там; вы можете посмотреть, если желаете.

— Ну, вот что,— сказал Джон Уэстлок,— если, по словам доктора, болезнь должна идти своим порядком и сейчас ничего нельзя сделать, как только давать ему вовремя питье и ухаживать за ним возможно лучше, то больше, мне кажется, и говорить не о чем, пока он сам не сможет дать каких-нибудь указаний. Или, по-вашему, есть еще что-нибудь?

— Да н-нет,— отвечал хозяин,— разве только…

— Разве только — кто будет платить, верно? — сказал Джон.

— Что ж,— нерешительно начал хозяин,— это тоже было бы кстати.

— Само собой, кстати,— подхватила хозяйка.

— И прислугу тоже надо бы не забывать,— деликатным шепотом прибавила горничная.

— Это вполне резонно, я с этим согласен,— сказал Джон Уэстлок.— Во всяком случае, на первое время у вас есть кое-что наличными; а я с удовольствием берусь платить доктору и сиделкам.

— Ах! — воскликнула миссис Гэмп.— Сразу видно настоящего джентльмена!

Она выразила свое восхищение таким громким стоном, что все обернулись. Миссис Гэмп сочла нужным выступить вперед, с узлом в руках, и представиться.

— Ночная сиделка,— отрекомендовалась она,— с Кингсгейт-стрит; знакомая дневной сиделки, миссис Приг, тоже очень хорошей женщины. Как чувствует себя нынче вечером наш больной, бедняжка? А ежели ему все еще не лучше, то и этого надо было ожидать и ко всему приготовиться. Нам не в первый раз. Вот уже сколько лет, сударыня,— продолжала миссис Гэмп, приседая перед хозяйкой,— мы вдвоем с миссис Приг ходим за больными по очереди — одна ночью, другая днем. Мы уже приладились одна к другой; бывает, что и выходим больного, когда другие отказываются. И берем совсем недорого, сударь,— тут миссис Гэмп обратилась к Джону,— ежели принять в расчет, какая наша должность трудная. А была бы она легкая, то вы бы и платили сущие пустяки.

Считая свою тронную речь на этом законченной, миссис Гэмп присела перед каждым по очереди и выразила желание, чтобы ее проводили к месту службы. Горничная повела ее наверх по разным ходам и переходам и, наконец, указав на единственную дверь в конце галереи, сообщила, что это и есть та комната, где лежит больной. Сделав это, она поторопилась уйти со всей быстротой, на какую была способна.

Миссис Гэмп, вся запыхавшись оттого, что ей пришлось тащиться с большим узлом по множеству лестниц, пересекла галерею и постучалась в дверь, которую немедленно открыла миссис Приг, в чепце и шали,— ей явно не терпелось поскорей уйти. Миссис Приг была того же склада, что и миссис Гэмп, только не так толста; и голос у нее был погуще, скорее мужской. Кроме того, у нее росла бородка.

— А я уж было думала, что вы совсем не придете! — Заметила миссис Приг с некоторым неудовольствием.

— Завтра вечером приду пораньше,— сказала миссис Гэмп,— честное слово! Надо же мне было за вещами сходить.— Она начала уже справляться знаками, как чувствует себя больной и не может ли он их подслушать (перед дверью стояли ширмы), когда миссис Приг сразу разрешила ее недоумения.

— О,— сказала она вслух,— он тихий, не соображает ничего. При нем что хочешь говори.

— Может, вам надо что-нибудь сказать мне перед уходом? — спросила миссис Гэмп, втаскивая узел в комнату и умильно глядя на свою товарку.

— Маринованная лососина очень хороша,— отвечала миссис Приг.— Могу особенно рекомендовать. Вот холодную говядину похвалить нельзя — отзывается конюшней. Напитки все ничего себе.

Миссис Гэмп выразила по этому поводу свое полное удовольствие.

— Лекарства и все остальное на комоде и на полке над камином,— отрывисто сообщила миссис Приг.— Последний раз он принял лекарство в семь часов. Кресло жестковато. Придется вам взять у него подушку.

Миссис Гэмп поблагодарила ее за эти сведения и, дружески пожелав ей спокойной ночи, распахнула дверь и держала ее открытой настежь все время, пока миссис Приг не скрылась из виду. Исполнив таким образом долг гостеприимства и благополучно проводив товарку, она закрыла дверь, заперла ее изнутри, подхватила узел и, обойдя ширмы кругом, вступила во владение комнатой больного.

— Не очень-то весело, но бывает и хуже,— заметила про себя миссис Гэмп.— Хорошо, что тут перила есть на случай пожара — вон сколько крыш с трубами, есть куда вылезти.

Из этих замечаний явствует, что миссис Гэмп смотрела в окно. Досыта налюбовавшись видом, она попробовала кресло и объявила с негодованием, что «кирпичи — и то мягче». После чего продолжала осматривать пузырьки с лекарством, стаканы, кружки и чашки и, удовлетворив свое любопытство на этот счет, развязала ленты чепца и, наконец, подошла к кровати взглянуть на больного.

Молодой человек, смуглый, недурной наружности, с длинными черными волосами, которые казались еще чернее от белизны простынь. Его глаза были не совсем закрыты, и он неустанно перекатывал голову но подушке из стороны в сторону, причем тело его оставалось почти неподвижным. Он не говорил ни слова, но время от времени вскрикивал то с раздражением, то устало, то удивленно, и его голова — о тяжкие часы испытания! — лихорадочно металась по подушке, не зная ни минуты покоя.