Анна Зегерс - Седьмой крест

Она еще раз покосилась на него. Она остановилась на углу Торманштрассе, все еще почему-то в нерешительности, и попыталась привести в порядок лицо и блузку. Это не удалось ей, да и не могло удаться. Она даже вздохнула. Георг подумал: куда-нибудь она все-таки отведет меня. Четыре стены как-никак там будут и запертая дверь. Он ласково взял ее под руку. Они быстро зашагали по улице. Она первая заметила полицейского на углу Дальманштрассе и потянула Георга в подворотню.

– Теперь такие строгости, – сказала она.

Тщательно обходя постовых, они под руку прошли несколько улиц. Наконец они были у цели. Маленькая площадь, не квадратная и не круглая, а и то и другое, как дети рисуют круги. И площадь, и надвинутые друг на друга шиферные крыши показались Георгу подозрительно знакомыми: по-моему, я жил здесь когда-то вместе с Францем.

Поднимаясь по лестнице, они были вынуждены пройти мимо маленькой группы: два молодчика и две девушки. Одна повязывала галстук хромому парию, почти на две головы ниже ее. Она потянула кончики вверх. Хромой потянул их вниз, девушка – опять вверх. У второго было бритое лицо, он немного косил и был очень хорошо одет. Вторая девушка, в длинном черном платье, была удивительно хороша – бледное личико, окруженное облаком мерцающего бледного золота. Впрочем, возможно, что ее необыкновенная красота – просто плод его воображения Он еще раз обернулся. Все четверо пристально на него посмотрели. Оказалось, что девушка вовсе уж не так красива, слишком острый нос. Один из парней крикнул:

– Спокойной ночи, милашка!

Спутница Георга крикнула в ответ:

– Спокойной ночи, косой!

Когда она отпирала дверь, хромой крикнул:

– Приятного сна!

– Заткнись, Геббельсхен, – отозвалась она.

– Это называется кроватью? – сказал Георг.

Она начала браниться:

– Шел бы тогда в гостиницу на Кайзерштрассе.

– Молчи, – сказал Георг, – послушай-ка. Со мной случилась неприятность, что – тебя не касается. Горе у меня. Я с тех пор глаз не сомкнул. Если ты сделаешь так, чтобы я мог поспать спокойно, ты кое-что от меня получишь. Мне денег не жалко, деньги у меня есть.

Она удивленно на него посмотрела. Ее глаза загорелись, словно в череп вставили свечку. Затем она заявила очень решительно:

– Сговорились!

В дверь загрохали кулаками. Хромой просунул голову. Он обвел глазами комнату, словно забыл здесь что-то. Женщина подбежала к двери, бранясь, но вдруг умолкла, так как хромой, мигнув, вызвал ее в коридор.

Георг слышал, как все пятеро зашептались; они старались говорить как можно тише и тем сильнее шипели. Все же он не разобрал ни слова: шипение вдруг оборвалось. Он схватился за горло. Словно комната стала теснее, словно стены, потолок и пол сдвинулись… Он решил: вон отсюда.

Но она уже вернулась. Она сказала:

– Не смотри на меня так сердито.

Она потрепала его по щеке. Он отшвырнул ее руку. О, чудо, он действительно заснул. Сколько он проспал? Часы? Минуты? Почему Левенштейн в третий раз стал мыть руки? От мучительной нерешительности?

И вот сознание Георга постепенно возвращается. Вместе с сознанием сейчас вернется и нестерпимая боль в пяти-шести точках тела. Однако чувство свежести и бодрости не исчезало. Значит, он действительно спал. Отчего, собственно, он проснулся? Ведь свет выключен. Только бледный луч фонаря падал со двора в маленькое окошко над изголовьем кровати. Когда он сел, его гигантская тень на противоположной стене тоже села. Он был один. Он прислушался. Подождал. Георгу почудился на лестнице какой-то шорох, легкое поскрипывание ступенек под босыми ногами или под лапами кошки. Ему было невыразимо жутко перед лицом его гигантской тени, тянувшейся до потолка. Вдруг тень дрогнула, словно собираясь ринуться на него. Воспоминание пронзило молнией его мозг: четыре пары пристальных глаз, уставившихся ему в спину, когда он поднимался наверх. Голова хромого в дверной щели. Шепот на лестнице. Он вскочил с кровати и выпрыгнул через окно во двор. Он упал на груду капустных кочанов. Побежал дальше, высадил какое-то стекло – такая глупость, проще было сорвать задвижку. Сбил с ног кого-то, кто преградил ему дорогу, и лишь через секунду понял, что это была женщина; столкнулся с кем-то лицо в лицо – два глаза, вперившиеся в его глаза, рот, заревевший ему в рот. Они покатились по мостовой, вцепившись друг в друга, словно от ужаса. Он побежал затем зигзагами через площадь, свернул в какой-то переулок, оказавшийся вдруг тем самым переулком, в котором он много лет назад жил так спокойно. Как во сне, узнал он и камни мостовой, и клетку с птицей над мастерской сапожника, и вон ту калитку во дворе, через которую можно пройти в другие Дворы, а оттуда на Болдуингэссхен. Если калитка заперта, мелькнуло у него в голове, тогда конец. Калитка была заперта. Но что такое запертая калитка, если от этого только крепче напрягается тело, чуя за спиной погоню? Ведь все эти преграды рассчитаны на обыкновенную силу. Георг пронесся через какие-то дворы, забежал отдышаться в какой-то подъезд, прислушался. Здесь было еще тихо. Он отодвинул засов, вышел на Болдуингэссхен. Он слышал свистки, но они доносились с Антенплац. Снова побежал путаной сетью переулков, и опять было как во сне: кое-что осталось прежнее, кое-что стало иным. Вон висит божия матерь над воротами, но улица обрывается, в конце какая-то площадь, которой он совсем не знает. Он пробежал через незнакомую площадь, погрузился в рой улочек и очутился в другой части города. Запахло землей и садами. Георг перелез через невысокую ограду и забился в чащу росших вдоль нее кустов. Он сел, стараясь отдышаться. Затем прополз еще немного и остался лежать – силы ему вдруг изменили.

Никогда, кажется, его мысль не работала с такой ясностью. Лишь сейчас проснулся он окончательно. Не только с минуты своего бегства через окно, но и вообще с минуты бегства. Как страшно обнажено было теперь все, как очевидна невозможность спасения. До сих пор он действовал словно под внушением, точно лунатик. А сейчас он наконец очнулся и видел все с полной ясностью. Голова у него закружилась, он уцепился за ветки. До этой минуты он шел благополучно, ведомый теми силами, которые охраняют лунатика и при пробуждении покидают его. Может быть, он так и довел бы свой побег до благополучного конца. Но увы, он проснулся, а одним напряжением воли прежнего состояния не вернуть. Он начал зябнуть от страха. Однако старался держать себя в руках, хотя помощи ждать было неоткуда. И сейчас и всегда я буду держать себя в руках, повторял он мысленно, до конца я буду вести себя достойно. Ветви выскользнули у него из рук, между пальцев осталось что-то клейкое; он взглянул: крупный цветок, таких он никогда не видел. Голова так закружилась, что он невольно опять ухватился за кусты.