Чарльз Диккенс - Том 8. Барнеби Радж

Грип на этот раз был покладистее и, вняв просьбам Барнеби, прокричал множество фраз из своего репертуара, затем проделал все трюки, имевшие огромный успех. Откупоривание бутылок и возгласы: «Не вешай носа! Не трусь!», очень понравились судье, и он требовал повторения этих номеров до тех пор, пока Грип не удалился в свою корзину и решительно не отказался вымолвить хотя бы еще одно слово. Молодую хозяйку ворон тоже очень позабавил, а мужа ее даже упрямство Грипа привело в такой восторг, что он хохотал до упаду и осведомился, сколько они хотят за птицу.

Барнеби посмотрел на него с недоумением, как будто не понимая, чего от него требуют. Вероятно, он и в самом деле не понимал этого.

— Я спрашиваю, сколько он стоит, — пояснил джентльмен, побрякивая деньгами в кармане. — Сколько ты за него возьмешь?

— Он не продается, — ответил, наконец, Барнеби, поспешно закрыв корзину крышкой и вешая ее на ремне через плечо, — Мама, пойдем!

— Видишь теперь, моя ученая леди, каков этот дурачок, — сказал судья, презрительно взглянув на жену. — Знает, как цену набить. Ну-с, сколько за твоего ворона, старуха?

— Он — верный товарищ моего сына, — сказала миссис Радж. — И мы его не продадим, сэр.

— Не продадите! — закричал судья, и физиономия его стала в десять раз краснее, а голос — еще более хриплым и громовым. — Не продадите!

— Нет, сэр, право, не можем, — повторила миссис Радж. — Нам никогда и в голову не приходило с ним расстаться, уверяю вас, сэр.

У достойного джентльмена явно был уже на языке весьма резкий ответ, но тут жена шепнула ему несколько слов, он круто повернулся к ней и спросил:

— А? Что?

— Мы не можем требовать, чтобы они продали птицу, если они этого не хотят, — повторила она, запинаясь. — Раз они предпочитают оставить ее у себя, то…

— «Пред-по-читают!» — передразнил ее муж. — Скажите пожалуйста, эти бродяги, которые рыскают повсюду, бездельничают и воруют все, что попадется, «предпочитают» не продавать птицу, когда ее хочет купить землевладелец и судья! Старуха училась в школе, вижу, что училась! Не смей возражать, знаю, что училась! — заорал он на миссис Радж.

Она признала себя в этом виновной, но выразила надежду, что в учении нет ничего дурного.

— Ничего дурного! — повторил судья. — Вот как! Ничего дурного, старая бунтовщица! Ничего, разумеется! Жаль, нет здесь моего писаря, а то не миновать бы вам обоим колодок, посидели бы в тюрьме за то, что шляетесь повсюду, цыганское отродье, да высматриваете, что бы стянуть! Эй, Саймон, гони в шею этих воришек, вышвырни их за ворота, чтоб и духу их тут не было! Ага, птицу продать вы не хотите, а попрошайничать — это ваше дело? Если они сию минуту не уберутся, выпусти на них собак!

Барнеби и его мать, не дожидаясь дальнейших напутствий, обратились в бегство, предоставив судье бушевать в одиночестве (бедная жена его уже раньше ушла к себе) и тщетно пытаясь успокоить Грипа. Взбудораженный шумом, он все время, пока они бежали по аллее, откупоривал бутылки в таком количестве, что их хватило бы на пир для целого города, и, кажется, был чрезвычайно горд тем, что из-за него поднялась такая суматоха. Когда они уже добежали до сторожки, из-за кустов вынырнул слуга: делая вид, будто усердно помогает гнать их, он украдкой сунул вдове крону, шепнув, что это от леди, и выпроводил их за ворота.

Когда они, пройдя несколько миль, остановились на отдых в харчевне, им довелось там услышать, как расхваливают судью его приятели. Вспоминая все, что с ними произошло, миссис Радж подумала, что, пожалуй, чтобы называться «образцом провинциального джентльмена», «истым британцем», «настоящим Джоном Булем», мало иметь вместительный желудок и питать страсть к псарне и конюшне и что этих наименований судья не только не заслуживает, но, можно сказать, позорит их. Ей тогда и на ум не могло прийти, что такое незначительное происшествие повлияет на их будущее, но время и опыт доказали ей это.

— Мама, — сказал Барнеби на другой день, когда они ехали в фургоне, который должен был довезти их до одной деревни в десяти милях от столицы. — Ты говорила, что мы первым делом поедем в Лондон. А встретимся мы там со слепым?

Ей хотелось крикнуть «Упаси бог!», но она сдержалась и ответила:

— Не думаю. А почему ты спрашиваешь?

— Он — очень умный человек, — сказал Барнеби задумчиво. — Жаль, если мы с ним больше не встретимся. Как это он сказал про золото? Что его можно найти только там, где живет много людей, а не в лесу и других тихих местах? Из его слов видно, что он тоже любит золото. А в Лондоне много народу — так наверно мы встретим его там.

— Да на что он тебе, родной? — спросила миссис Радж.

— Видишь ли, — Барнеби серьезно поглядел на мать, — с ним можно было бы потолковать насчет золота, а золото — замечательная вещь, и что ни говори, а ты, я знаю, была бы не прочь его иметь. Притом этот слепой появился и исчез так неожиданно, совсем как те седые старички, что приходят иногда по ночам к моей кровати. Они что-то говорят, но днем я забываю, что они говорили. Слепой обещал мне вернуться — не понимаю, почему он не сдержал слова!

— Но ты же прежде никогда не думал о богатстве, милый мой! Ты всем был доволен.

Барнеби засмеялся и попросил ее повторить эти слова, после чего закричал: «Да, да, это верно!» И захохотал еще громче. Через минуту его уже что-то отвлекло, и другие впечатления вытеснили из его памяти и слепого и золото.

Однако и в тот день и на следующий Барнеби еще не раз вспоминал о слепом, и из его замечаний было видно, что мысль об этом человеке, а главное — слова слепого о золоте сильно занимают его. Как знать, почему? Родилась ли у него мысль о богатстве впервые в тот вечер, когда он смотрел на золотое закатное небо (ведь часто какие-то предметы или внешние впечатления рождали в его мозгу образы,имеющие с ними весьма мало общего), или их убогое и трудное существование уже давно, в силу контраста, вызывало мысли о счастье, которое приносит с собой золото? Было ли всему причиной случайное (как он думал) появление слепого и слова, так совпавшие с его собственными мыслями, или его так сильно поразила слепота этого человека, отличавшая его от всех, с кем приходилось встречаться до тех пор? Мать всячески пыталась выяснить это, но все ее старания были тщетны: вряд ли и сам Барнеби отдавал себе в этом отчет.

Миссис Радж тревожило то, что он упорно возвращается к вопросу о золоте, и она всякий раз спешила занять его чем-нибудь другим, — это было единственное, что она могла сделать. Она опасалась, что, если предостеречь сына против Стэгга, показать, какой страх и недоверие он внушает ей, это только обострит интерес Барнеби к слепому и желание опять встретиться с ним. Оставалось одно — надеяться, что в лондонской сутолоке опасный преследователь потеряет их след, а они, избавившись от него, уедут куда-нибудь подальше и там, соблюдая как можно большую осторожность, смогут жить в безвестности, тихо и спокойно.