Чарльз Диккенс - Том 8. Барнеби Радж

— Видишь ли, брат, — начал палач уже гораздо увереннее. — Все вышло из-за того, что ты попал в дурную компанию. Солдаты искали того человека, который был с тобой, он им нужен был гораздо больше, чем ты. Метили в него, а заодно взяли и тебя. Сам видишь — что я этим выиграл? Мы с тобой оба здесь, оба в одинаковом положении.

— Слушай ты, мерзавец, — хмуря брови, возразил Хью, — не так уж я прост и отлично понимаю, что у тебя тут был свой расчет, для того ты нас и выдал. Но сделанного не воротишь. Ты тоже здесь, и нам обоим скоро конец. Да и мне все равно, жить или умереть. Так стоит ли о тебя руки марать? Есть, пить и спать, пока я еще здесь, — больше мне ничего не надо. Жаль, что в это проклятое место редко заглядывает солнце. Было бы его побольше, так я лежал бы и грелся целый день, с места не вставал бы. И ничего больше не хочу. Так что мне за дело до тебя?

Закончив эту речь зевком, напоминавшим рык дикого зверя, Хью снова растянулся на скамье и закрыл глаза.

Деннис, значительно ободренный его миролюбием, несколько минут молча наблюдал за ним, потом придвинул свой стул поближе к жесткому ложу Хью, оставаясь, однако, из благоразумной осторожности на приличном расстоянии от его сильной руки.

— Хорошо сказано; братец, лучше не скажешь! — воскликнув он, осмелев. — Будем пить, есть, отсыпаться и не вешать носа. Можно и поесть и попить всласть, — за деньги все достанем. Разгуляемся напоследок!

— Деньги? — сказал Хью, укладываясь поудобнее. — А где их взять?

— У меня все отобрали в караулке, — отозвался Деннис. — Но тут — особый случай…

— Разве? У меня тоже все отняли.

— Тогда вот что, братец, — дай знать своим друзьям и…

— Моим друзьям? — воскликнул Хью, приподнявшись на локтях. — А где у меня друзья?

— Ну, так родственникам.

— Ха-ха-ха! — Хью рассмеялся и махнул рукой.— Какие там друзья и родня, когда у меня мать умерла той же смертью, что ждет ее сына, и оставила голодного мальчишку одного, без единой близкой души на свете. Он еще будет мне толковать о родне!

— Постой-ка, — палач внезапно переменился в лице.— Уж не хочешь ли ты сказать…

— Я хочу сказать, — перебил Хью, — что ее повесили в Тайберне. Пусть теперь вешают меня — одна у нас с ней судьба! Пусть вешают хоть завтра — чем скорее, тем лучше. Ну, довольно болтать. Я спать хочу.

— Нет, погоди, мне надо с тобой поговорить… выяснить… — сказал Деннис, то бледнея, то краснея.

— Эй, придержи язык, если ты не вовсе дурак, — прорычал Хью, подняв голову и бросив на него сердитый взгляд. — Сказано тебе — не мешай спать!

Деннис даже после этого предостережения попытался сказать что-то, но рассерженный Хью изо всей силы замахнулся на него, а не попав, выругался и снова лег, повернувшись лицом к стене. Несмотря на его столь грозное настроение, у мистера Денниса хватило еще смелости дернуть его раз-другой за рукав, — видно, из каких-то тайных соображений палач жаждал продолжать разговор.

Но, так как и это не помогло, ему оставалось только терпеливо ждать, пока Хью соизволит выслушать его.

Прошел месяц. Мы в спальне сэра Джона Честера. За полуоткрытым окном радует глаза нежная зелень садов Тэмпла, блестит вдали мирная река, на ней весело теснятся лодки, баржи, десятки весел покрывают ее рябью. Ярко синеет небо, и легкий ветерок, влетая в окно, наполняет комнату благоуханием лета. Даже самый город, этот закоптелый город, будто излучает сияние. Его высокие крыши и шпили колоколен, всегда такие темные и мрачные, сегодня приняли веселую светло-серую окраску и словно улыбаются. Каждый когда-то позолоченный флюгер, шар, крест сверкает, как новенький, в лучах яркого утреннего солнца. И высоко над всем пылает червонным золотом величественный купол собора св. Павла.

Сэр Джон завтракает в постели. На маленьком столике подле него — чашка шоколада и гренки, на одеяле, под рукой, — книги, газеты. И, со спокойным удовлетворением время от времени оглядывая тщательно убранную комнату или рассеянно засматриваясь на летнее небо, сэр Джон с наслаждением ест, пьет, почитывает новости.

Радостное летнее утро действует, должно быть, и на его уравновешенную натуру. Сэр Джон сегодня необычайно оживлен, улыбается еще мягче и приятнее, чем всегда, и голос его звучит громче, веселее. Вот он отложил газету, откинулся на подушки с видом человека, который предается блаженным воспоминаниям, и через некоторое время заговорил вслух сам с собой:

— Итак, мой приятель-кентавр пошел по стопам своей матушки! Это меня ничуть не удивляет. И его таинственный друг, мистер Деннис, тоже… Что ж, и в этом нет ничего удивительного… И тот необыкновенно развязный юный идиот, который в Чигуэлле был моим посыльным… Туда ему и дорога… Признаться, я очень доволен… лучшего выхода и придумать нельзя.

Высказавшись таким образом, сэр Джон снова погрузился в отрадные размышления, от которых оторвался через некоторое время, чтобы допить начинавший уже стынуть шоколад и позвонить слуге.

Слуга принес вторую чашку. Сэр Джон, взяв ее у него из рук, с очаровательной любезностью сказал: «Благодарю, Пик», и отпустил его.

— А любопытно, что этот полоумный чуть было не выпутался на суде, — продолжал он свои размышления вслух, небрежно играя чайной ложечкой. — Но, по счастливому стечению обстоятельств (или, как говорят, по воле Провидения), на суде был брат лорд-мэра и другие судьи из провинции — в их тупых башках этот процесс почему-то пробудил некоторый интерес. Правда, брат лорд-мэра безусловно ошибался и только доказал свое близкое родство с этим забавным субъектом, утверждая, что дурачок Барнеби в здравом уме и, шатаясь повсюду со своей бродягой-матерью, проповедовал революционные, бунтовщические идеи. Тем не менее я ему очень благодарен за его добровольное показание. Эти помешанные говорят иногда такие опасные нелепости, что ради общественного спокойствия, право, следовало бы всех их перевешать.

Действительно, мировой судья из провинции своим показанием заставил опуститься колебавшуюся чашу весов правосудия, и дело было решено не в пользу Барнеби. Грип и не подозревал, как сильно он виноват в этом!

— Да, оригинальная будет компания, — рассуждал сэр Джон, опершись головой на руку и прихлебывая шоколад. — Весьма оригинальная. Палач, кентавр и сумасшедший. А ведь труп этого кентавра был бы превосходным приобретением для анатомического театра и обогатил бы науку! Надеюсь, об этом кто-нибудь позаботится… Имейте в виду, Пик, — меня нет дома ни для кого, кроме парикмахера.

Последнее замечание сэра Джона вызвано было раздавшимся внизу стуком в наружную дверь, которую слуга бросился отворять. После продолжительных переговоров вполголоса он вернулся в спальню, и когда, войдя, осторожно закрыл за собой дверь, из коридора донеслось чье-то покашливание.