Чарльз Диккенс - Том 7. Лавка древностей

Судя по голосам, они вошли в ту комнату, что смотрела окнами на улицу и, видимо, служила нотариусу приемной. Так как день стоял теплый и на улице было тихо, окна в приемной держали открытыми настежь, и сквозь спущенные жалюзи было слышно все, что там говорилось и делалось.

Сначала произошел обмен рукопожатиями, сопровождавшийся усердным шарканьем ног, затем, вероятно, последовало преподношение букета, так как чей-то громкий голос, который принадлежал, должно быть, нотариусу мистеру Уизердену, воскликнул несколько раз подряд: «Какая роскошь! Какое благоухание!», и чей-то нос, несомненно принадлежащий тому же джентльмену, шумно и с явным наслаждением втянул в себя воздух.

— Я привезла букет, чтобы отметить это торжественное событие, сэр,— пояснила старушка.

— Поистине событие, сударыня! И поистине торжественное! — подтвердил мистер Уизерден.— Событие, которое делает мне честь, великую честь! У меня в ученье было много молодых джентльменов, сударыня, очень много. Некоторые из них, сударыня, теперь купаются в золоте, забыв о своем старом патроне и учителе; другие до сих пор навещают меня. И знаете, что они говорят? «Мистер Уизерден, приятнейшие часы нашей жизни протекли вот в этой конторе, сэр,— вот на этой самой табуретке!» Многие из них пользовались моим расположением, сударыня, но ни на кого не возлагал я таких надежд, как на вашего единственного сына!

— Ах, боже мой!—воскликнула старушка.— Нам так приятно это слышать!

— Я, как честный человек, говорю от всей души, сударыня,— продолжал мистер Уизерден.— А по словам одного поэта, венец творенья — честный человек [26] …венец творенья — честный человек… — строка из философско-дидактической поэмы английского поэта-просветителя Александра Попа (1688—1744) «Опыт о человеке» (1733— 1734). Приведенные слова Попа особенно часто цитировали английские писатели-сентименталисты конца XVIII века. . И поэт совершенно прав! Мы знаем и величественные Альпы и крохотную птичку колибри,— но что они рядом с таким совершенным созданием, как честный человек — честный мужчина… и честная женщина — да, и честная женщина!

— Все отзывы мистера Уизердена обо мне,— послышался чей-то тихий, тоненький голос,— я могу вернуть ему с процентами.

— И какое совпадение, поистине счастливое совпадение! — снова заговорил нотариус.— Ведь как раз сегодня ему исполнилось двадцать восемь лет! Мне это особенно приятно! И я полагаю, мистер Гарленд, что нам с вами, уважаемый сэр, есть с чем поздравить друг друга.

Старичок полностью согласился с мистером Уизерденом. В приемной, видимо, последовал новый обмен рукопожатиями, и когда он был закончен, старичок сказал, что хотя ему и не пристало говорить об этом, но ни один сын не приносил своим родителям большего утешения, чем Авель Гарленд.

— Я и его матушка, сэр, ждали долгие годы, так как средства не позволяли нам сочетаться браком; и господь уже на склоне наших лет благословил нас единственным ребенком, который никогда не отказывал родителям в сыновней почтительности и любви. О, мы считаем себя большими счастливцами, сэр!

— В чем не может быть никаких сомнений,— прочувственным голосом подхватил нотариус.— Всякий раз, как мне приходится созерцать такое счастье, я не перестаю оплакивать свою холостяцкую долю. Было время, сэр, когда одна молодая девица, отпрыск весьма почтенной фирмы, торгующей предметами мужского туалета… но я, кажется, расчувствовался. Чакстер, принесите бумаги мистера Авеля.

— Видите ли, мистер Уизерден,— сказала старушка.— Авель воспитывался совсем по-другому, чем большинство юношей. Он всегда дорожил нашим обществом и всегда проводил время с нами. Авель не отлучался из дому ни на один день за всю свою жизнь. Ведь правда, голубчик?

— Правда, душенька,— подтвердил старичок.— Если только не считать его поездки на побережье, в Маргет [27] Маргет — курортное местечко на юго-восточном побережье Англии, в графстве Кент. , со школьным учителем мистером Томкинли. Они уехали в субботу и вернулись в понедельник,— но вы помните, душенька, сколько здоровья ему это стоило?

— Потому что не привык к таким отлучкам,— сказала старушка.— Он там совсем истосковался без нас — ни поговорить, ни душу отвести не с кем.

— Совершенно верно, матушка,— снова послышался тот же тихий, тоненький голос.— Мне было так не по себе, так одиноко! Подумать только — ведь нас с вами разделяло море! Никогда не забуду, как я страдал, поняв, что между нами лежит море!

— Что вполне понятно,— заметил нотариус.— Такие чувства делают честь натуре мистера Авеля, и вашей натуре, сударыня, и натуре его отца, и вообще человеческой натуре. И то же самое благородство души проявляется во всем его поведении, столь сдержанном и скромном. А сейчас, как вы изволите увидеть, я поставлю под этим документом свою подпись, которую засвидетельствует мистер Чакстер, затем прижму пальцем вот эту голубую облатку с зазубренными краями и произнесу внятным голосом — не пугайтесь, сударыня, так уж полагается,— что документ сей обладает законной силой. Мистер Авель распишется под другой облаткой, произнесет те же кабалистические слова, и на том дело и кончится. Ха-ха-ха! Видите, как все просто!

Наступила короткая пауза, во время которой мистер Авель, вероятно, проделывал то, что от него требовалось, после чего снова произошел обмен рукопожатиями, послышалось шарканье ног, потом звон бокалов,— и все заговорили разом. Минут через пятнадцать в дверях появился мистер Чакстер (с пером за ухом и с пылающей от винных паров физиономией), который сначала изволил пошутить, назвав Кита «пройдошливым юнцом», а затем сообщил ему, что гости сейчас выйдут.

И они действительно не замедлили выйти. Мистер Уизерден — круглолицый, цветущего вида живчик с весьма галантными манерами — вел старушку, а за ними, под руку, следовали отец с сыном. Мистер Авель, до странности старообразный молодой человек, выглядел почти одних лет с отцом и был удивительно похож на него и лицом и фигурой, хотя вместо отцовского бьющего через край благодушия в нем чувствовалась какая-то робость и сдержанность. Во всем же остальном — в опрятности костюма и даже в хромоте — они были точной копией друг друга.

Усадив старушку в фаэтон, мистер Авель помог ей оправить накидку и положить поудобнее корзиночку, служившую неотъемлемой частью ее туалета, потом сел на заднее сиденье, вероятно, специально для него приспособленное, и улыбнулся всем по очереди, начиная с матушки и кончая пони. Тут поднялась страшная возня: пони никак не хотел закинуть голову и взять в рот мундштук,— но, наконец, даже с этим было покончено; старичок забрался на свое место и, переложив вожжи в левую руку, сунул правую в карман — за шестипенсовиком для Кита.