Чарльз Диккенс - Том 5. Жизнь и приключения Николаса Никльби

Порядком задохнувшись, миссис Никльби остановилась так же внезапно, как начала, и повторила, что Кэт совсем здорова.

— Право же,— продолжала она,— я думаю, Кэт никогда не чувствовала себя лучше с той поры, как выздоровела после коклюша, скарлатины и кори, всего сразу и это сущая правда.

— Это письмо мне? — проворчал Ральф, указывая на маленький пакет, который миссис Никльби держала в руке.

— Вам, деверь,— ответила миссис Никльби,— и я шла сюда всю дорогу пешком, чтобы передать его вам.

— Всю дорогу! — воскликнул сэр Мальбери, пользуясь случаем узнать, откуда пришла миссис Никльби.— Как дьявольски далеко! Какое это, на ваш взгляд, расстояние?

— Какое на мой взгляд расстояние? — повторила миссис Никльби.— Дайте прикинуть. От этой двери до Олд-Бейли ровно миля.

— Нет, нет, меньше,— возразил сэр Мальбери.

— О, право же, миля! — сказала миссис Никльби.— Пусть скажет его лордство!

— Я бы решительно сказал, что миля будет,— с торжественным видом заметил лорд Фредерик.

— Несомненно. Ни на ярд меньше,— сказала миссис Никльби.— Пройти всю Ньюгет-стрит, весь Чипсайд, всю Ломберд-стрит, по Грейсчерч-стрит и по Темз-стрит до самой верфи Спигуифин. О, это не меньше мили!

— Да, пожалуй, я бы сказал, что миля будет,— отозвался сэр Мальбери.— Но не намерены же вы и весь обратный путь пройти пешком?

— О нет! — ответила миссис Никльби.— Обратно я поеду в омнибусе. Я не ездила в омнибусах, деверь, когда был жив мой бедный дорогой Николас. Но теперь, знаете ли…

— Да, да,— нетерпеливо перебил Ральф,— и лучше бы вам вернуться засветло.

— Благодарю вас, деверь, я так и сделаю,— ответила миссис Никльби.— Пожалуй, я сейчас распрощаюсь.

— Не хотите посидеть… отдохнуть? — спросил Ральф, который редко предлагал угощение, если ему не было от того никакой выгоды.

— Ах, боже мой, нет! — сказала миссис Никльби, бросив взгляд на часы.

— Лорд Фредерик,— заметил сэр Мальбери,— нам по дороге с миссис Никльби. Не усадим ли мы ее в омнибус?

— Разумеется.

— О, право же, я не могу на это согласиться! — сказала миссис Никльби.

Но сэр Мальбери Хоук и лорд Фредерик в учтивости своей были настойчивы и, расставшись с Ральфом, который, казалось, считал, и довольно разумно, что будет не так смешон в качестве простого зрителя, чем в роли участника всего происходящего, они покинули дом, шагая по правую и по левую руку миссис Никльби. Эта добрая леди была в полном восторге как от внимания, оказанного ей двумя титулованными джентльменами, так и от уверенности в том, что теперь Кэт может сделать выбор по крайней мере между двумя солидными состояниями и двумя безукоризненными супругами.

Пока ее уносил неудержимый поток мыслей, связанных с великолепным будущим ее дочери, сэр Мальбери Хоук и его друг переглядывались поверх ее шляпки — той самой шляпки, которая, к столь большому сожалению бедной леди, не осталась дома,— и с великим восторгом, но в то же время с не меньшим почтением, распространялись о многочисленных совершенствах мисс Никльби.

— Какой радостью, каким утешением, каким счастьем должно быть для вас это милое создание,— сказал сэр Мальбери, придавая своему голосу интонации, указывающие на самые теплые чувства.

— Истинная правда, сэр,— отозвалась миссис Никльби.— Она — самое кроткое, самое доброе создание, и как умна!

— Она и выглядит умницей,— сказал лорд Фредерик Верисофт с видом знатока по части ума.

— Уверяю вас, она такова и есть, милорд,— заявила миссис Никльби.— Когда она училась в школе в Девоншире, она была, по всеобщему признанию, самой умной девочкой, без всяких исключений, а там было множество очень умных, и это сущая правда — двадцать пять молодых леди, пятьдесят гиней в год, не считая дополнительной платы, а обе мисс Даудльс — в высшей степени образованные, элегантные, очаровательные создания… Ах, боже мой! Никогда не забуду, какое удовольствие доставляла она мне и своему бедному дорогому папе, пока училась в этой школе, никогда… Такое чудесное письмо каждые полгода, сообщавшее нам, что она первая ученица во всем заведении и сделала больше успехов, чем кто-нибудь другой! Я и теперь волнуюсь, когда вспоминаю об этом! Девочки все письма писали сами,— добавила миссис Никльби,— а учитель чистописания подправлял их потом с помощью лупы и серебряного пера; по крайней мере я думаю, что они писали их сами, хотя Кэт никогда не была в этом вполне уверена, так как не могла узнать потом своего почерка, но во всяком случае я знаю, что у них был образец, с которого они все списывали, и, конечно, это было очень утешительно… очень утешительно…

Подобными воспоминаниями миссис Никльби скрашивала однообразный путь, пока они не дошли до остановки омнибуса, откуда величайшая учтивость новых ее друзей не позволила им уйти, пока омнибус не отъехал, после чего они сняли шляпы, «сняли их совсем»,— как торжественно уверяла миссис Никльби впоследствии своих слушателей,— и целовали кончики своих пальцев, затянутых в лайковые перчатки соломенного цвета, пока не скрылись из виду.

Миссис Никльби откинулась на спинку сидения в дальнем углу экипажа и, закрыв глаза, предалась приятнейшим размышлениям. Кэт не сказала ни слова о встрече с этими джентльменами. «Это доказывает,— подумала миссис Никльби,— что она весьма расположена в пользу одного из них». Тогда возник вопрос, который это мог быть. Лорд был моложе и титул его, разумеется, выше, однако Кэт не такая девушка, чтобы на нее могли повлиять подобные соображения. «Я никогда не буду противиться ее склонностям,— сказала себе миссис Никльби,— но, честное слово, мне кажется, что никакого сравнения быть не может между его лордством и сэром Мальбери. Сэр Мальбери такой внимательный джентльмен, такие прекрасные манеры, такая приятная внешность… Многое говорит за него. Я надеюсь, что это сэр Мальбери; мне кажется, это должен быть сэр Мальбери».

И мысли ее обратились к ее давним прорицаниям и к тем временам, когда она столько раз говорила, что Кэт, не имея никакого состояния, сделает лучшую партию, чем дочери других людей, располагающие тысячами. И когда она, со всею живостью материнского воображения, представила себе красоту и грацию бедной девушки, которая так бодро пробивала себе дорогу в этой новой жизни труда и испытаний, сердце ее переполнилось и по лицу заструились слезы.

Тем временем Ральф прохаживался из угла в угол в своем маленьком заднем кабинете, обеспокоенный только что происшедшим. Утверждать, что Ральф любил кого-нибудь или был расположен — в самом обычном смысле этого слова — к кому-нибудь, было бы нелепейшей выдумкой. Однако время от времени к нему каким-то образом подкрадывалась мысль о племяннице, окрашенная сочувствием и жалостью. Прорываясь сквозь густое облако неприязни или равнодушия, чернившее в его глазах мужчин и женщин, появлялся теперь слабый проблеск света — очень бледный и чахлый луч, не больше, но все-таки появлялся,— и бедная девушка представала перед ним в образе более прекрасном и чистом, чем все человеческие образы, какие он до сих пор видел.