Чарльз Диккенс - Том 3. Посмертные записки Пиквикского клуба (Главы XXXI — LVII)

— Мне кажется,— сказал Сэм, который курил хладнокровно и с большим удовольствием,— если леди согласна, было бы для нас четверых очень кстати основать наш собственный клуб, вроде того, который командиры устроили наверху, и пусть он,— Сэм указал мундштуком трубки на своего родителя,— будет председателем.

Экономка любезно заявила, что эта самая мысль уже приходила ей в голову. Цирюльник сказал то же самое. Мистер Уэллер ничего не сказал, но положил свою трубку, словно в припадке вдохновения, и приступил к следующим маневрам.

Расстегнув три нижних пуговицы жилета и приостановившись на секунду, чтобы насладиться свободным притоком воздуха, вызванным этой процедурой, он энергически ухватился за свою часовую цепочку и медленно и с величайшим трудом извлек из кармана огромные серебряные часы с двойной крышкой, которые вылезли вместе с подкладкой кармана, а для того чтобы их отцепить, мистер Уэллер затратил много сил и очень раскраснелся. Вытащив их, наконец, благополучно, он открыл крышку и завел их ключом соответствующих размеров, затем снова закрыл крышку и, приложив к уху часы с целью убедиться, что они идут, сильно ударил ими несколько раз по столу, чтобы улучшить ход.

— Вот! — сказал мистер Уэллер, кладя их на стол циферблатом вверх.— Вот название и вывеска этого-вот общества. Сэмми, придвинь сюда те два табурета вместо тех незанятых кресел! Леди и джентльмены, часы мистера Уэллера заведены и сейчас идут. К порядку!

Дабы придать силу этому воззванию, мистер Уэллер, пользуясь часами как председательским молоточком и заметив с большой гордостью, что. повредить им ничто не может, а всякого рода падения значительно повышают качество механизма и помогают регулятору, стукнул по столу несколько раз и объявил общество формально учрежденным.

— И чтобы никто у нас не подсмеивался над председателем, Сэмивел,— сказал мистер Уэллер своему сыну,— а не то я запру тебя в погреб, и тогда мы можем очутиться в таком положении, которое американцы называют «тупик», а англичане — вопросом привилегий.

Сделав эта дружеское предостережение, председатель с большим достоинством расположился в своем кресле и предложил мистеру Сэмюелу рассказать какую-нибудь историю.

— Я одну уже рассказал,— отвечал Сэм.

— Очень хорошо, сэр, расскажите другую,— возразил председатель.

— Мы только что рассуждали, сэр,— сказал Сэм, поворачиваясь к мистеру Слитерсу,— о цирюльниках. На эту-вот плодотворную тему я вам коротко расскажу романическую историйку еще об одном цирюльнике, которой вы, может быть, никогда не слышали.

— Сэмивел,— сказал мистер Уэллер, снова приводя часы в резкое столкновение со столом,— обращайтесь со всеми своими замечаниями только к председателю, сэр, а не к частным личностям.

— А если мне разрешат сказать к порядку заседания,— сказал кротким голосом цирюльник и, оглядываясь вокруг с примирительной улыбкой, перегнулся через стол, опираясь на него суставами левой руки,— если мне разрешат сказать к порядку заседания, я бы заметил, что «цирюльники» не совсем соответствуют тому выражению, которое приятно и успокоительно для наших чувств. Вы, сэр, поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, что есть в словаре такое слово, как «парикмахеры».

— Да, но предположите, что он не был парикмахером,— вставил Сэм.

— А ты, Сэм, будь парламентарным и называй его парикмахером,— возразил его отец.— В каком-нибудь другом месте каждого джентльмена зовут «почтенный», а здесь каждый цирюльник — парикмахер. Когда вы читаете речи в газетах и видите, что один джентльмен говорит о другом: «Почтенный член, если он разрешит мне назвать его так»,— вы понимаете, сэр, что это значит: «Если он разрешит мне поддерживать эту-вот приятную и общую ложь».

Отметим факт, подтвержденный историей и опытом: великие люди возвышаются сообразно с тем положением, какое занимают. Мистер Уэллер в роли председателя проявил такую одаренность, что Сэм сначала не мог говорить и только ухмылялся от изумления, которое сковало его умственные способности, а затем издал протяжный и монотонный свист. Мало того, старый джентльмен как будто даже сам себя крайне изумил, о чем свидетельствовал тихий и сдавленный смех, которым он услаждал себя после того, как высказал сию правильную мысль.

— А вот и история,— начал Сэм.— Жил когда-то молодой парикмахер, который открыл славную маленькую лавку с четырьмя восковыми куклами в витрине — два джентльмена и две леди; у джентльменов синие точки вместо бороды, большие бакенбарды, пышная шевелюра, необыкновенно светлые глаза и удивительно розовые ноздри, у обеих леди — голова, склоненная к плечу, правый указательный палец прижат к губам, а формы прекрасно развиты и в этом последнем отношении леди пользовались преимуществом перед джентльменами, которым разрешено было иметь только очень маленькие плечи, а дальше они неожиданно заканчивались замысловатой драпировкой. Было у парикмахера также много головных и зубных щеток, выставленных в витрине, аккуратные стеклянные ящики на прилавке, наверху комната для стрижки и весы в лавке, как раз против двери; но главной приманкой и украшением были куклы, и этот-вот молодой парикмахер постоянно выбегал на улицу поглядеть на них и постоянно подбегал к ним, чтобы навести лоск; короче говоря, он так гордился ими, что, когда наступало воскресенье, он всегда грустил и печалился, думая о том, что они закрыты ставнями, и по этому случаю с нетерпением ждал понедельника. Одна из этих кукол была его любимицей предпочтительно перед другими, а когда его спрашивали, почему он не женится,— особенна часто спрашивали знакомые молодые леди,— он, бывало, говорил: «Ни за что! Никогда! Я, говорит, не свяжу себя узами брака, пока не встречусь с молодой женщиной, которая будет такой, как моя мечта, эта-вот прекрасная кукла с белокурыми волосами. Тогда, но не раньше, я, говорит, соглашусь пойти к алтарю!» Все его знакомые молодые леди, у которых были темные волосы, говорили ему, что это грешно и что он поклоняется идолу, а те, которые хоть чуточку походили цветом на куклу, очень сильно краснели и, как было замечено, считали его очень милым молодым человеком.

— Сэмивел!— важно сказал мистер Уэллер.— Один из членов этого общества принадлежит к нежному полу, о котором только что упоминалось, и потому я должен просить, чтобы ты не делал никаких замечаний.

— А разве я их делаю? — осведомился Сэм.

— К порядку, сэр! — возразил мистер Уэллер с достоинством; затем отец заслонил в нем председателя, ион добавил обычным своим тоном: — Сэмивел, погоняй!

Сэм обменялся улыбками с экономкой и продолжал:

— Молодой парикмахер заявлял об этом в течение полугода, а потом встретил молодую леди, которая была точной копией прекрасной куклы. «Ну,— говорит он,— все кончено. Я — раб!» Молодая леди оказалась не только копией прекрасной куклы, она была очень романтична, так же как молодой парикмахер, и он сказал: «О! Какое сродство душ! Какое излияние чувств! Какое взаимное понимание!» Молодая леди, конечно, говорила не много, но выражалась приятно, и вскоре после этого пришла навестить его с их общим другом. Парикмахер бежит ей навстречу, но она, увидев кукол, меняется в лице и начинает ужасно дрожать. «Посмотрите, моя милая,— говорит парикмахер,— вот еще изображение в моем окне, но здесь оно не лучше, чем в моем сердце!» — «Мое изображение!» — говорит она. «Ваше!» — отвечает парикмахер. «Ну, а это чье изображение?» — спрашивает она, показывая на одного из джентльменов. «Ничье, моя милая,— говорит он,— это только мечта».— «Мечта!— кричит она.— Это портрет, я чувствую, что это портрет, и это-вот благородное лицо должно принадлежать военному!» — «Что я слышу!» — восклицает он, взъерошивая свои кудри. «Уильям Гибс,— говорит она очень твердо,— об этом больше ни слова! Я, говорит, уважаю вас, как друга, но мои чувства направлены на это мужественное чело».— «Это,— говорит парикмахер,— полный крах, и в нем я вижу перст судьбы. Прощайте!» С этими словами он врывается в лавку, отбивает кукле нос щипцами для завивки, растапливает ее в камине и с тех пор не улыбается.