Константин Станюкович - История одной жизни

– На экипировку прислала и вообще на обзаведенье… Комната, говорит, темная и маленькая… Требует, чтоб я перебрался от вас, Анисья Ивановна! – объяснял «граф».

– Уж какая же это комната… В такой ли вам жить!..

– И в трущобах жил, Анисья Ивановна, всего бывало… Но только я должен вам сказать, что мне очень грустно расстаться с вами, Анисья Ивановна… Я испытал на себе, какая вы добрая женщина… Знаю, кто содержал меня во время болезни, и, поверьте, никогда этого не забуду…

– Ну, что вы, что вы, батюшка Александр Иваныч! – говорила смущенная хозяйка. – Отчего и не поделиться чем можешь… У всякого человека бывает нужда…

– Да только не всякий делится… Ну, не будем об этом говорить… Сколько я вам должен?

– Восемь рублей, Александр Иваныч, да за комнату пять, всего тринадцать рублей.

– Только-то?.. Уж что-то слишком мало!

– Да за что же я с вас буду брать лишнее?.. Вот и счет на восемь рублей, что во время болезни трачено… Чужого я не хочу… Я, слава богу, крещеная…

– Видно, очень добрый поп вас крестил, Анисья Ивановна, – усмехнулся Опольев. – Вот извольте получить ваши тринадцать рублей…

– Да вы счетец-то просмотрите.

– Ваш счетец и просматривать не надо, – сказал «граф», разрывая счет с небрежностью джентльмена, и прибавил: – А как я поправлюсь и стану выходить, то позволю доставить себе удовольствие, Анисья Ивановна, поднести вам маленький подарочек в знак глубокой моей благодарности…

Анисья Ивановна, совсем тронутая и обещанием подарка и такою деликатною формою выражения, начала было протестовать, но Опольев остановил ее словами:

– Надеюсь, вы не захотите обидеть меня отказом, Анисья Ивановна?

– Помилуйте, Александр Иваныч… Я простая женщина, а вы…

– А я… нищий барин, которого вы пожалели! – перебил «граф». – Ну и об этом не станем больше разговаривать, а перейдем к следующему вопросу. Надеюсь, вы не откажетесь стирать мне белье, когда я его заведу?

– С большим удовольствием, Александр Иваныч!

– Но дело в том, что я думаю поселиться на Васильевском Острове… там, знаете ли, и уединеннее, и воздух лучше… Особенно летом… И сады… и Петровский парк близко, – говорил «граф», наметивший эту местность вовсе не потому, что там «воздух лучше», а главным образом по той причине, что эта часть города никогда не бывала целью его вечерних экскурсий и там не могли узнать в нем прежнего нищего. – Так не далеко ли вам будет ходить за бельем?..

– Совсем не далеко… И у меня есть на Острову один давалец…

– Ну, значит, и отлично… И я всегда буду рад видеть вас и попотчевать вас чем могу.

– А вы когда думаете перебираться. Александр Иваныч?

– А вот как сил прибавится…

– То-то вам надо поберечься. Долго ли опять простудиться.

– И докторша запретила рано выходить… Ну да теперь у меня будет теплое пальто! – проговорил «граф» с радостной, почти ребячьей улыбкой. – Через недельку я и выйду.

«Граф» быстро оправлялся от болезни, к радости Антошки, замечавшего, что Александр Иванович не такой уж худой, каким был после болезни. И ел он хорошо, и спал крепко, был в веселом настроении духа и ждал с нетерпением ясного дня, чтоб отправиться за покупками.

Докторша, совсем неожиданно навестившая Опольева под деликатно сочиненным предлогом, что была у больного в этом же доме, осмотрела его и нашла, что он совсем молодцом.

– Только вам беречься нужно… Не простудиться опять…

– Не простужусь… Теперь я буду тепло одет и мне не придется проводить время на улицах, рискуя новым воспалением легких…

– Дела ваши, значит, поправились? – осторожно спросила докторша.

– Добрая фея явилась ко мне, как это ни странно в нынешние времена, когда никто не верит в фей, так они редки, эти добрые феи. И, однако, нашлась одна в лице моей племянницы… дочери известного Опольева… Вы, верно, слышали эту фамилию?.. Ну, разумеется.

И Опольев не отказал себе в удовольствии подробно рассказать докторше о своей племяннице и превознести до небес ее доброту и участие.

– А отец меня давно приказал не пускать на порог. Заметьте это! – прибавил он, усмехаясь. – Нельзя же в самом деле принять нищего… в таком великолепном доме, как у него!..

– Какая чудная девушка! И как я рада за вас! – горячо воскликнула докторша.

– Спасибо… Оттого-то я и позволил отнять у вас пять минут времени, что на себе испытал ваше участие и доброту. Я знал, что вы порадуетесь о том, что и в той среде, где только думают о себе, являются такие чистые души, как эта девушка… Только выдержит ли она?.. Не заклюют ли ее?

– Однако вы скептик…

– Жизнь не приучила к восторгам.

– Но теперь вы, конечно, не так уже мрачно смотрите на тот круг, к которому принадлежали? – спрашивала докторша, заинтересованная этим странным человеком.

– Отчего же теперь?.. Оттого, что я не буду нищенствовать – вы ведь знаете, конечно, мою бывшую профессию? Но ведь тысячи отверженцев, заслуживающих еще большего участия, чем ваш покорный слуга, по-прежнему не возбудят ни малейшего участия в тех людях, которые могли бы помочь им… Исключение не правило. Одна ласточка весны не делает…

«Граф» вспомнил все то, что он видел и чему научился во время своей скитальческой жизни, и, довольный, что может высказаться и излить свою душу перед человеком, который его поймет, продолжал, указывая на Антошку:

– Если вот этот мальчик благодаря случаю, быть может, спасен от нищеты, тюрьмы и преступления, то разве мало гибнет таких же несчастных, обреченных на все это… О добрая госпожа докторша, я насмотрелся на этих жертв… Да и вы должны их знать… А они, эти господа, отделываются грошовой филантропией да приютами, и больше для удовлетворения тщеславия… Да… как вам ни покажется странным, а я, отставной штабс-ротмистр Опольев, терпеть не могу то самое общество, которое само меня погубило и первое же отшатнулось от меня… И если бы мне сказали, живи между ними опять, я не пойду… Черт с ними!.. Однако извините, госпожа докторша, я решительно делаюсь болтуном, пользуясь вашей снисходительностью, – оборвал Опольев.

И хотя докторша и говорила, что у нее есть время и что ей очень приятно поговорить, но Опольев замолк.

Прощаясь, докторша снова повторила, что надо беречься.

– И не одной простуды! – значительно прибавила она.

– А чего же еще?

– Всяких излишеств. Например, пить вам, безусловно, нельзя…

– Я с этим покончил! – промолвил граф.

– И отлично…

– А мне можно выходить?

– Только не сегодня, а когда будет лучше день… Прощайте… От души желаю вам всего хорошего…

– Прощайте… Спасибо вам за все, за все…

– Прощайте, Антоша.

Когда докторша ушла, Антошка проговорил:

– Вот и жидовка, а какая хорошая!..