Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 2 [litres]

23 августа. Суббота.После короткого доклада государю я ездил в свое имение Симеиз, чтобы осмотреть, всё ли там в порядке, и распорядиться к приезду семьи.

Вчера и сегодня мы с Гирсом не раз сходились для обсуждения ответных телеграмм на полученные новые вопросы по черногорскому делу. Австрия пытается всячески направить по-своему решение этого вопроса; разными новыми предложениями только усложняет его и замедляет приведение в исполнение постановленных уже по общему соглашению решений. Другие державы, не исключая и Англии, мало интересуются выгодами князя Николая и, желая только как-нибудь выгородить себя из созданного ими же самими нелепого положения европейской политики, охотно поддаются на всякое австрийское предложение, лишь бы развязаться с этим нескончаемым вопросом.

Но Россия не может смотреть на дело с таким же равнодушием, не может соглашаться на какие бы ни было новые уступки в пользу турок и во вред Черногории.

Поэтому проектирована циркулярная телеграмма в том смысле, что мы считаем неуместными всякие новые предложения и находим необходимым безусловно настоять на предложенной Англией комбинации, начав с немедленной передачи Дульцинье черногорцам.

26 августа. Вторник.Сегодня, перед началом доклада моего, государь посвятил и меня в тайну своего брака, высказав при этом, как бы в оправдание своего решения, что признавал вступление в этот брак долгом совести и чести. Затем он встал и отворил дверь в соседнюю комнату; тогда вошла в кабинет сама княгиня Юрьевская, которой и был я представлен совершенно просто, естественно, без лишних фраз. Сказав мне несколько вежливых слов, она сейчас же удалилась, а я приступил к своему докладу.

Покончив с военными делами, я присутствовал, по обыкновению, при докладе Гирса. Дело шло всё о том же черногорском вопросе, который не подвигается вперед благодаря интригам Австрии, усложняющей дело всё новыми предложениями, и, отчасти, Франции, желающей, сколь возможно, устранить предположенную морскую демонстрацию.

Под вечер приехала из Петербурга часть моей семьи: две младшие дочери с племянницей. Я выехал навстречу им по дороге в Массандру и вместе с ними переехал в свой милый Симеиз, где разрешено мне проживать с тем, чтобы являться в Ливадию только в дни докладов. Жена же с больною дочерью Ольгой должна оставаться в Петербурге до выздоровления больной.

30 августа. Суббота.С четверга начались мои утренние поездки из Симеиза в Ливадию. Сегодня я намеревался остаться там до вечера, считая приличным в такой торжественный день быть за царским обедом. Но государь уже несколько дней нездоров, не выходит ни к завтраку, ни к обеду. Поэтому после доклада и обедни, окончив наскоро свои занятия в Ливадии, я возвратился к обеду в Симеиз.

Никаких примечательных новостей не вынес я из Ливадии; слышал только, что граф Адлерберг уже объявил формально всем лицам свиты о браке государя.

13 сентября. Суббота.Вот ровно две недели, что я не заглядывал в свой дневник; так однообразен мой образ жизни. Три раза в неделю езжу в Ливадию с докладом; возвращаюсь оттуда в Симеиз около трех часов. Всё остальное время провожу спокойно, тихо, со своими дочерьми. Такою жизнью мог бы я быть вполне доволен, если бы продолжающаяся болезнь дочери Ольги не заставила жену окончательно отказаться от приезда в Крым. Зато вся семья радуется назначению сына моего командиром Крымского (Татарского) дивизиона, с производством в полковники. [Меня давно уже заботило продолжительное оставление его в свите без всяких служебных занятий, да и он сам очень желал выйти из тяжелого положения тунеядца.]

Государь был некоторое время нездоров; даже выписали сюда доктора Боткина; но к приезду его больной уже поправился, а сегодня, несмотря на дождливую и сырую погоду, вопреки всем советам, уже проводил учение одной из рот, находящихся в Ливадии для караулов.

В каждый из моих приездов в Ливадию я присутствую по-прежнему при докладах Гирса и участвую в совещаниях. Дела восточные не только не улаживаются, но принимают опасный оборот. Порта не подчиняется требованиям Европы; с новою же переменою правительства в Константинополе приняла даже положение вызывающее, понимая вполне, что нечего ей опасаться со стороны Европы, которая только пугает союзной демонстрацией, но ничего серьезного предпринять не решится.

Действительно, что предпримет собравшаяся союзная эскадра? Австро-Венгрия не допускает высадки ни под каким видом; Франция не желает никаких враждебных действий. Пресловутое согласие шести великих держав поддерживается только взаимными уступками, совершенно парализующими действия европейской дипломатии. Турки уже прямо отказываются от передачи Дульцинье черногорцам. Английский адмирал, лорд Сеймур, принявший главное начальство над союзной эскадрой, ездил в Цетине, чтобы сговориться с князем Николаем о совместном действии с сухого пути и с моря. Но что выйдет из этого, если союзный флот будет только своим присутствием платонически поддерживать черногорских юнаков [92] Молодцев. – Прим. ред. ? Первый выстрел под Дульцинье может повести к таким усложнениям, какие никто до сих пор не предвидит. Европа может опять очутиться в положении крайне неловком, унизительном, и неужели снова, как в начале 1877 года, перенесет флегматически пощечину от турок!

Между тем австро-венгерский первый министр Хаймерле приезжал в Берлин и имел свидание с князем Бисмарком в Фридрихсруэ. Шла речь о соглашении между Австрией и Россией по делам Балканского полуострова. Германский канцлер опять принимает на себя роль «нотариуса»; конфиденциально сообщает Сабурову о готовности Венского кабинета не противиться слиянию Болгарии с Восточной Румелией при известных условиях с тем только, чтобы Россия дала Австрии волю распоряжаться в Македонии [и на Нижнем Дунае] и помогла ей связать по рукам и ногам Сербию. К счастью, Сабуров не попался в ловушку, понимая, что венские предложения почти нахальны. Но добродушный посол наш в Вене не сознает того; польщенный конфиденциями австрийского первого министра, Убри чуть не умиляется в донесениях своих разговорами с Хаймерле.

21 сентября. Воскресенье.В течение недели положение дел на востоке еще более усложнилось. Союзные кабинеты увидели на практике результаты платонической их политики и убедились в том, что мирная прогулка союзной эскадры, получившая название демонстрации, привела Европу к положению безвыходному и унизительному. Умирающая Турция перед агонией издевается над бессилием целой Европы. После своей дерзкой циркулярной ноты Порта от имени султана (который лично ведет дела, часто помимо своих министров), заявила, что если демонстрация будет отменена, то все вопросы решатся к общему удовольствию до 3 октября (по новому стилю). Срок этот наступил сегодня; еще не знаем, в чем именно заключается это пресловутое разрешение вопроса; но, судя по всему предшествующему, можно ожидать какой-нибудь новой турецкой увертки с целью лишь протянуть время до той поры, когда действия на море сделаются невозможными.