Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

«Ваше величество, – сказала она (надо заметить, что с тех пор, как он стал царствовать, она привыкла говорить с ним даже с глазу на глаз в церемонных выражениях), – вы – господин, и вы решаете мою судьбу. Когда вы прикажете мне покинуть Тюильри, – я немедленно исполню ваше приказание, но только в том случае, если вы мне решительно прикажете сделать это. Я ваша жена, я была коронована вами в присутствии папы; это такие почести, с которыми не расстаются по собственной воле. Если вы разведетесь со мной, вся Франция узнает, что меня прогнали, ей будут известны как мое повиновение, так и мое глубокое горе». Подобный ответ, не оскорбляя императора, даже как будто тронул его; возвращаясь неоднократно к этому вопросу, он часто проливал слезы и казался действительно взволнованным противоречивыми чувствами.

Госпожа Бонапарт, которая так умела владеть собой в его присутствии, рассказывая все это мне, выказывала сильное беспокойство. Порой она горько плакала, в иные минуты возмущалась неблагородством такого поступка. Императрица вспоминала, что, когда она вышла замуж за Бонапарта, он считал этот союз большой честью для себя, и находила, что поистине ужасно отталкивать ее ради возвышения после того, как она согласилась разделить с ним его скромную участь.

Иногда воображение доводило ее до того, что она выражала опасения за свою жизнь. «Я никогда не уступлю ему, – говорила она. – Конечно, я буду держать себя как его жертва, но если я буду слишком стеснять его, кто знает, на что он способен и устоит ли он против желания отделаться от меня?» Я всячески старалась охладить ее разгоряченное воображение, которое, конечно, увлекало ее слишком далеко. Хотя я знала, что Бонапарт никогда не останавливался перед политической необходимостью, я совсем не думаю, чтобы он был способен на те ужасные планы, в которых она тогда его подозревала. Но он так поступал в некоторых случаях и столь часто использовал такие слова, что это могло дать повод и к подобным предположениям; и хотя я, положа руку на сердце, заявлю, что в глубине своей совести не могла допустить, чтобы он когда-нибудь решился на подобный способ выйти из затруднения, но, видя сильное беспокойство императрицы, сумела ответить только: «Поверьте, ваше величество, что он неспособен дойти до этого».

Я удивлялась в душе, что женщина, настолько разочаровавшаяся в своем муже, снедаемая ужасным подозрением, потерявшая всякое чувство любви, довольно равнодушная к славе, могла так сильно дорожить радостями такого непрочного трона. Но видя, что ничто не может отвратить ее от этого, я по-прежнему довольствовалась тем, что советовала ей хранить глубокое молчание и держать себя в присутствии императора спокойно, с грустным, но решительным видом, так как это было единственным способом не допустить грозы или отдалить ее наступление. Бонапарт знал, что жена его всеми любима; с каждым днем общественное мнение становилось все враждебнее к нему, и он боялся еще больше вооружить его против себя.

Императрица, рассказывая о своем горе дочери, как я уже говорила, не встречала в ней человека, способного понять ее. Со времени смерти сына голландская королева еще больше, чем прежде, удивлялась страданиям своей матери; постоянным ее ответом были слова: «Как можно жалеть о потере трона?» Госпожа де Ларошфуко, с которой госпожа Бонапарт также вела откровенные беседы, была, как я говорила, несколько легкомысленна и ко всему относилась легко. Поэтому вся тяжесть признаний императрицы падала на меня. Император догадывался об этом и в то время, о котором я говорю, не ставил мне этого в вину. Я знаю даже, что он сказал Талейрану: «Надо согласиться с тем, что императрице дают хорошие советы». Когда его чувства уступали место разуму, он судил здраво даже о тех поступках, которые стесняли его, лишь бы они стесняли его не слишком сильно.

Как раз в это время состоялась поездка в Фонтенбло. Празднества, присутствие иностранных принцев и особенно та драма, которую Бонапарт готовил Испании, отвлекли его от вопроса о разводе, и сначала все было спокойно. Моя близость с Талейраном укреплялась, и императрица радовалась этому, так как надеялась, что это может при случае принести ей победу или по крайней мере будет для нее удобным. Я уже говорила, что в то время велись какие-то интриги между герцогом и герцогиней Бергскими и министром полиции Фуше. Госпожа Мюрат всегда умела поссорить с императрицей тех, кто приближался к ней, и пользовалась для этого своими связями и даже интригами. Талейран и Фуше с некоторым подозрением и завистью относились друг к другу, а в этот момент громадное значение Талейрана держало всех остальных в тени.

За две или за три недели до отъезда из Фонтенбло туда однажды утром приехал министр полиции. Он долго оставался в кабинете императора, а затем был приглашен к нему обедать, что случалось с немногими лицами. Во время обеда Бонапарт был очень весел. Я не помню теперь, каким развлечениям был посвящен вечер. Около полуночи все разошлись; но вдруг один из лакеев императрицы постучал в мою дверь. Моя горничная сказала, что я уже в постели, но Ремюза еще не ушел из моей комнаты. Этот человек ответил, что мне не нужно вставать, но императрица просит моего мужа сойти к ней. Ремюза тотчас же отправился и застал ее растрепанной, полуодетой, на ней не было лица. Она отослала женщин из комнаты и воскликнула, что погибла. При этом императрица подала моему мужу длинное письмо на листе очень большого формата; письмо было подписано самим Фуше. Он начинал послание с того, что уверял ее в своей старой преданности и говорил, что именно вследствие этого чувства решается раскрыть перед ней положение ее и императора. Он представлял императора могущественным, в апогее славы, верховным властелином Франции, но указывал, что Наполеон, обязанный Франции своим теперешним положением, является ответственным перед страной за ее будущее. «Не следует скрывать от себя того, ваше величество, – писал он, – что политическому будущему Франции вредит отсутствие у императора наследника. В качестве министра полиции я должен знать общественное мнение и знаю, что все беспокоятся о том, кто будет наследником подобной империи. Представьте себе, каким могущественным был бы теперь трон его величества, если бы он опирался на сына!» Эта выгода была пояснена подробно и искусно, что и в самом деле могло быть верным.

Далее Фуше писал о том, что супружеская нежность императора совершенно противоречит его политике, и предвидел, что император никогда не решится потребовать такой тяжелой жертвы; потому он осмелился посоветовать госпоже Бонапарт сделать самой мужественное усилие, примириться с этим и принести себя в жертву Франции. И затем министр рисовал очень трогательную картину впечатления, которое произведет этот поступок на всех в настоящем и в будущем. Наконец, письмо заканчивалось уверением в том, что император не знает о его существовании; боялись даже, что это не понравится императору, и императрицу просили сохранить все в глубокой тайне.