Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Между тем Первый консул, по-видимому, пожаловался баварскому курфюрсту на корреспонденцию, которую Дрэк вел во Франции; и этот англичанин, беспокоившийся за свою безопасность, и сэр Спенсер Смит, посланник Англии при вюртембергском дворе, – все они вдруг исчезли. Лорд Морпот в палате общин сделал запрос министерству по поводу поведения Дрэка. Канцлер казначейства отвечал, что этому посланнику не было дано правительством никаких полномочий для подобной махинации и что он объяснится подробнее, когда посланник ответит на сделанные ему запросы. В это время Первый консул вел длинные переговоры с Талейраном. Талейран, все взгляды которого по своему существу были монархическими, настаивал, чтобы Бонапарт заменил свой титул королевским. Талейран признавался мне потом, что титул императора пугал его: он видел в нем что-то неопределенное и растяжимое, то, что как раз льстило воображению Бонапарта. «Но в этом было, – говорил Талейран, – соединение Римской республики и Карла Великого, что вскружило ему голову. Однажды я хотел доставить себе удовольствие мистифицировать Бертье и отвел его в сторону. «Вы знаете, – сказал я ему, – какой великий проект нас занимает; постарайтесь уговорить Первого консула принять королевский титул, вы доставите ему удовольствие». Тотчас же Бертье, в восторге от возможности поговорить с Бонапартом по поводу такого приятного сюжета, идет к нему с другого конца комнаты, где мы все находились; я отошел, так как предвидел бурю. Бертье начинает свое маленькое приветствие, но при слове «король» глаза Бонапарта вспыхивают. Он подносит кулак к подбородку Бертье и толкает его по направлению к стене. «Глупец, – говорит он, – кто посоветовал вам раздражать мою печень? В другой раз не берите на себя подобных поручений». Бедный Бертье посмотрел на меня сконфуженно и долго не мог простить мне эту плохую шутку».

Наконец, 30 апреля 1804 года, член Трибуната Кюре, которому, конечно, сделали внушение и усердие которого было вознаграждено позднее сенаторским местом, внес в Трибунат предложение: власть в Республике предлагалось вручить императору, а Империю сделать наследственной для семьи Наполеона Бонапарта. Его речь была искусна. Он рассматривал наследственность как гарантию против махинаций со стороны, и, в сущности, титул императора означал победоносного консула.

Почти все трибуны записались на прения. Составили комиссию из тринадцати членов. Один Карно имел мужество встать в решительную оппозицию этому проекту. Он объявил, что по тому же принципу, по которому вотировал против пожизненного консульства, будет вотировать против Империи, без всякого личного раздражения и вполне готовый повиноваться императору, если он будет избран. Он очень восхвалял американскую систему правления и добавил, что Бонапарт мог принять ее во время Амьенского трактата, говорил, что злоупотребление деспотизмом имеет для нации более опасные последствия, чем злоупотребление свободой, и, прежде чем открыть дорогу этому деспотизму, надо создать учреждения, которые могли бы ему помешать. Несмотря на оппозицию Карно, проект был поставлен на голосование и принят.

Четвертого мая депутация от Трибуната передала этот проект Сенату в совершенно готовом виде. Вице-президент Франсуа де Невшато отвечал, что Сенат предвидел этот вотум и что он примет его во внимание. Тогда же было решено, что проект и ответ вице-президента будут переданы Первому консулу. Пятого мая Сенат подал Бонапарту адрес, чтобы просить у него без дальнейших объяснений последний акт, который упрочит в будущем покой Франции. В «Мониторе» можно найти ответ на этот адрес. «Я прошу вас открыть вашу мысль целиком. Я желал бы, чтобы мы могли сказать французскому народу в ближайшее 14 июля: «Блага, которые вы приобрели 15 лет тому назад, – свобода, равенство и братство, – теперь находятся под защитой от всяких бурь». В ответ на это Сенат единогласно проголосовал за верховную власть империи, «которой необходимо облечь Наполеона Бонапарта в интересах французского народа».

К 8 мая в Сен-Клу прибыли адреса от городов. Первым явился адрес от Лиона, потом от Парижа и других городов. В то же время явились приветствия от армий: сначала от генерала Клейна, а затем от армии Монтрельского лагеря, которая находилась под начальством генерала Нея. Другие корпуса армии быстро последовали их примеру. Фонтан говорил с Первым консулом от имени Законодательного корпуса, который был в это время распущен: те из его членов, кто находился в Париже, собрались, чтобы проголосовать.

Можно себе представить, что подобные события вносили в жизнь замка Сен-Клу сильные волнения. Я сказала уже, какое неудовольствие вызвал отказ Луи Бонапарта у его тещи. Между тем она сохраняла надежду, что Первый консул преодолеет противодействие своих братьев, если, конечно, не изменит сам своей воли; она выразила в разговоре со мной большую радость по поводу того, что новые планы ее супруга не связаны с обсуждением этого ужасного развода.

В те моменты, когда Бонапарт жаловался на своих братьев, госпожа Бонапарт всегда имела большое влияние, потому что ее неисчерпаемая кротость становилась утешением раздраженного консула. Она не старалась получить от него обещаний ни для себя, ни для своих детей, и доверие, которое она выражала в своей нежности, как и умеренность Евгения, сопоставленные с претензиями семьи Бонапарта, могли только поразить консула и очень ему нравились. И госпожа Баччиокки, и госпожа Мюрат, очень взволнованные тем, что должно было произойти, старались заполучить от Талейрана или Фуше секретные проекты Первого консула, чтобы знать, на что могут надеяться. Но не в их власти было рассеять замешательство, которое они испытывали, и я наблюдала это замешательство в их беспокойных взглядах и случайно вырвавшихся словах.

Наконец, однажды вечером нам было объявлено, что на другой день члены Сената явятся с торжественной церемонией, чтобы вручить Бонапарту декрет, передающий ему корону. Мне кажется, что при этом воспоминании я опять испытываю те же чувства, которые вызвала во мне эта новость тогда. Первый консул сообщил жене об этом событии, о том, что собирается окружить себя более многочисленным двором, но сумеет отличать вновь прибывших от прежних придворных, которые доверились его судьбе первыми. Он попросил ее предупредить, в частности, Ремюза и меня о своих добрых намерениях по отношению к нам.

Я уже говорила, как он принял печаль по поводу герцога Энгиенского, которую я не могла рассеять; его снисходительность не уменьшилась, и он находил, быть может, некоторое развлечение в том, чтобы проникать в тайну всех моих впечатлений, изглаживая мало-помалу их влияние проявлением заботливого доброжелательства, которое снова воодушевило мою преданность ему, уже готовую угаснуть. Я не имела еще силы с успехом бороться против привязанности к нему; я страдала от его вины, которую находила громадной; но когда я видела его, так сказать, лучшим, чем в прошлом, то думала, что он сделал фальшивый расчет; я ценила, что он действительно держал свое слово, оставаясь добрым и кротким, как обещал.