Михаил Булгаков - Весь Булгаков [litres; сборник]

Впрочем, вряд ли в отвечавшем можно было признать председателя. Сидел скуластый исхудавший совсем другой человек, и жиденькие волосы до того перепутались и слиплись у него на голове, что казались кудрявыми. Взгляд был тверд.

– Так. Откуда же взялись у вас пять тысяч рублей? Из каких же уплатили? Из собственных?

– Собственные мои, колдовские, – ответил Поротый, твердо глядя.

– Так. А куда же вы дели полученные от Воланда въездные?

– Не получал, – одним дыханием сказал Поротый.

– Это ваша подпись? – спросил человек у Поротого, указывая на подпись на контракте, где было написано: «5 тысяч рублей согласно контракту от гр. Воланда принял».

– Моя. Только я не писал.

– Гм. Значит, она подложная?

– Подложная бесовская.

– Так. А граждане Корольков и Петров видели, как вы получили. Они лгут?

– Лгут. Наваждение.

– Так. И члены правления лгут? И общее собрание?

– Так точно, лгут. Им нечистый глаза отвел. А общего собрания не было.

– Ага. Значит, не было денег за квартиру?

– Не было.

– Были ваши собственные. Откуда они у вас? Такая большая сумма?

– Зародились под подушкой.

– Предупреждаю вас, гражданин Поротый, что, разговаривая таким нелепым образом, вы сильно ухудшаете ваше положение.

– Ничего. Я пострадать хочу.

– Вы и пострадаете. Вы меня время заставляете зря терять. Вы взятки брали?

– Брал.

– Из взяток составились пять тысяч?

– Какое там. По мелочам брал. Все прожито.

– Так. Правду говорите?

– Христом Богом клянусь.

– Что это вы, партийный, а все время Бога упоминаете? Веруете?

– Какой я партийный. Так…

– Зачем же вступили в партию?

– Из корыстолюбия.

– Вот теперь вы откровенно говорите.

– А в Бога Господа верую, – вдруг сказал Поротый, – верую с сего десятого июня и во диавола.

– Дело ваше. Ну-с, итак, согласны признать, что из пяти тысяч, полученных вами за квартиру, две вы присвоили?

– Согласен, что присвоил две. Только за квартиру ничего не получал. А подпись вам тоже мерещится.

Следователь рассмеялся и головой покачал:

– Мне? Нет, не мерещится.

– Вы, товарищ следователь, поймите, – вдруг сказал проникновенно Поротый, – что я за то только и страдаю, что бес подкинул мне деньги, а я соблазнился, думал на старость угол себе в Серпухове обеспечить. Мне бы сообразить, что деньги под подушкой… Только я власть предупреждаю, что у меня во вверенном мне доме нечистая сила появилась. Ремонт в Советской России в день сделать нельзя, хоть это примите во внимание.

– Оригинальный вы человек, Поротый. Только опять-таки предупреждаю, что, если вы при помощи этих глупых фокусов думаете выскочить, жестоко ошибаетесь. Как раз наоборот выйдет.

– Полон я скверны был, – мечтательно заговорил Поротый, строго и гордо, – людей и Бога обманывал, но с ложью не дорогами ходишь, а потом и споткнешься. В тюрьму сяду с фактическим наслаждением.

– Сядете. Нельзя на общественные деньги дома в Серпухове покупать. Кстати, адрес продавца скажите.

– В 3-й Мещанской, купца Ватрушкина бывший дом.

– Так. Прочтите, подпишите. Только на суде потом не извольте говорить, что подпись бесовская и что вы не подписывали.

– Зачем же, – кротко отозвался Поротый, овладевая ручкой, – тут уж дело чистое, – он перекрестился, – с крестом подпишем.

– Штукарь вы, Поротый. Да вы прочтите, что подписываете. Так ли я записал ваши показания?

– Зачем же. Не обидите погибшего.

Интересно, как никому и в голову не пришло, что странности и вообще всякие необыкновенные происшествия, начавшиеся в Москве уже 12 июня, на другой же день после дебюта м-е Воланда, имели все один, так сказать, общий корень и источник и что источник этот можно было бы и проследить. Хотя, впрочем, мудреного особенно и нет. Москва город громадный, раскиданный нелепо, населения в нем как-никак два с половиной миллиона, да и население-то такое привычное ко всяким происшествиям, что оно уж и внимание на них перестало обращать.

В самом деле, что, скажем, удивительного в том, что 12 июня в пивной «Новый быт» на углу Триумфальной и Тверской арестовали гражданина? Арестовали за дело. Выпив три кружки пива, гражданин направился к кассе и вручил кассирше червонец. Хорошо, что бедная девушка опытным глазом увидела, что червонец скверный – именно на нем одного номера не было. Кассирша, неглупая девушка, вместо того чтобы со скандалом вернуть бумажку, сделала вид, что в кассе что-то заело, а сама мигнула малому в фартуке. Тот появился у плеча обладателя червонца. Осведомились, откуда такой червонец малахольный, недоделанный? На службе получил… Любопытные лица. На службе, гражданин, таких червонцев сроду не давали. Гражданин в замешательстве к двери. Попридержали, через минуту красное кепи и – готово. Замели гражданина.

Второй случай вышел пооригинальнее. В кондитерской в Столешниковом переулке купил прилично одетый мужчина двадцать штук пирожных. К кассе. Кассирша в негодовании.

– В чем дело?

– Вы что, гражданин, даете?

– Как «что»? Черв…

Глядь, какой же это червонец! Кассирша злобно возвращает этикетку белого цвета. Написано: «Абрау-Дюрсо, полусухое».

– Что такое?! Ради Бога, извиняюсь…

Дает другой, тут уж скандал! Конфетная бумажка: «карамель фабрики Розы Люксембург – «Наш ответ Чемберлену».

– Прошу не хулиганить!!

Все приказчицы негодуют. Публика смотрит… Господин малиновый, еле выскочил из магазина, но его вернули, заставили заплатить за измятые в коробке пирожные. Он расплатился серебряной мелочью. А выбежавши, швырнул в канавку проклятые две бумажки, причем изумленный прохожий поднял их, развернул, увидел, что это червонцы, присвоил их.

На Мясницкой у почтамта в полдень громко разрыдалась девушка, торгующая с моссельпромовского лотка шоколадом. Оказалось, что какой-то негодяй вручил и так нищей, нуждающейся продавщице червонец, а когда она через некоторое время вынула его из жестяной коробочки, служившей ей кассой, увидела в руках у себя белый листок из отрывного календаря. Потом случаи стали все чаще, и все связаны они были с деньгами. В банке на углу Петровки и Кузнецкого арестовали кассира, потому что, сдавая дневную кассу контролеру, он сдал в пачке, перевязанной и им подписанной, вместо тысячи только семьсот и на триста резанных по формату лозунгов «Религия – яд, берегите ребят».

В частном галантерейном магазине на Арбате обнаружил хозяин в кассовом ящике вместо четырех червонных бумажек четыре билета в театр на революционную пьесу. Владелец магазина их рвал зубами.

В кассе месткома газеты «Звонок» во Дворце Труда случилось похуже. Там обнаружилась недостача денег в несгораемом шкафу, а вместо недостающих червонцев – пятьдесят штук троцкистских прокламаций самого омерзительного содержания [591]. Секретарь, обнаруживший их, ничего никому не сказал, но уединился в телефонной будке, и через час трое людей в черных куртках увезли прокламации, а с ними двух беспартийных сотрудников «Звонка» неизвестно куда. Случаи превращения денег в черт знает что во второй половине дня стали настолько частыми, что о них тут только расплылся по столице слушок… Из одних трамваев раз двадцать высаживали субъектов, которые развязно протягивали кондукторшам всякий хлам вроде, например, наклейки с коробки сардин «Маяк», как это было на Моховой улице.