Илья Штемлер - Архив

Весь этот комплекс Забелин собрал в общем плане. Нашел художника, такого же энтузиаста, как и сам. Художник все тщательным образом прорисовал. Даже деревья пером обозначил – тоненькие, морозные, живые. Словом, работа была проведена большая. И, по отзыву городского Архитектурного управления, «ценнейшая и научно обоснованная». Александру Емельяновичу отвалили премию и вручили грамоту исполкома. А главное – он стал чувствовать себя в архиве уютней. Теперь уже не дрожал осиновым листом при виде желчной фигуры Мирошука. Наоборот, расплывался любезной улыбкой и снисходительно здоровался с видом уверенного в себе человека… И вдруг Александра Емельяновича «позело» на восстановление доброго имени мещанина Никиты Горлова, собирателя живописи, мельника по профессии и просветителя по натуре.

Забелин сидел подле Шереметьевой, терпеливо выжидая, когда та просмотрит опись. То ли по его заявке, то ли по заявке профессора из Куйбышева, что томился в стороне и так же ласково поглядывал на Шереметьеву.

При виде Чемодановой старичок соскочил с табурета и прижал ладони к груди.

– Вот-вот, – проворчала Шереметьева. – Как искать документ, ко мне. А грибы на меду, так Нине Васильевне.

Забелин зарделся, что-то пробормотал в оправдание.

– Молчите, коварный! Важны поступки, а не слова, – с непонятной интонацией закончила Шереметьева. – Что, Нина? Ко мне?

– Посоветоваться надо бы, – ответила Чемоданова.

Выслушав, Шереметьева выразила сомнение в наличии нужных документов, наверняка они вернулись в Ленинград, а иностранца просто-напросто отфутболили. Конечно, такой вариант не исключался… «Надо было ему из своего Стокгольма заказать микрофильм, – громко высказала соображение Шереметьева, – и не мотаться сюда, отрывать людей от работы».

Профессор из Куйбышева чертыхнулся.

– Смешно даже, – произнес профессор. – Какой там микрофильм? Я обычную ксерокопию жду из Москвы шестой год. Был бы еще материал современный, чтобы сослаться на какую-нибудь секретность. А то – торговая политика России восемнадцатого века…

– Торговая политика – самый секретный материал, – вставил Забелин.

– Это наша, да… А царская?

– Тем более царская, – не унимался Забелин. – Хорошенькое дело – показать, чем тогда торговали. Самая что ни есть – антисоветчина.

– Только что так, – понуро согласился профессор. – Тоже захотели, микрофильм…

– Одно дело вам… А то – иностранец, – продолжил старик Забелин. – Мы всегда перед иностранцами робеем.

– Ну, не очень то и робеем, – возразил профессор. – Впрочем, иностранец иностранцу рознь. Смотря из какого лагеря.

– Шведы еще в цене, – согласился Забелин. – Еще не подобрались.

Шереметьева со значением проскрипела стулом.

– Мне вот приятель рассказывал, – профессор понизил голос, полностью умолкнуть не было никаких сил. – Он работал в библиотеке конгресса США. Так туда может прийти каждый. Хоть иностранец, хоть свой. Никаких удостоверений личности. Заполни крохотную анкету – и за считанные минуты материал перед вами. Никаких открытых-закрытых фондов, никаких спецхранов. Он заказал там «Правду» за семнадцатый год. Поди возьми у нас… А что касается ксерокопий, то он их понаделал сколько хотел. И без всяких проблем…

– Пожалуйста! Пускай таких за границу, – проворчала Шереметьева.

– А что?! – ревниво подтянулся профессор. – Обидно ведь. По архивному делу плетемся чуть ли не в каменном веке. Не говоря уж о техническом уровне. Кругом запреты, заслоны. От кого? От себя.

Старик Забелин сочувственно улыбнулся румяным лицом. Синие глазки сияли живыми фиалками.

– Собственный хвост ловим, – поддакнул он.

– Именно.

– Критикуют, заговорщики, – вздохнула Шереметьева. – Хотела бы я взглянуть, как обстоят дела в вашем институте, в Куйбышеве.

– Ну знаете, – взбрыкнулся профессор. – Запрещенный прием. Да, много всяких безобразий и у нас.

– Вот! И помолчите, – прервала Шереметьева, – пока я вашу опись просматриваю. Не ровен час, пропущу нужную информацию, – и перевела взгляд на Чемоданову. – Ты куда?

– Иду к своему Янссону.

– Не огорчай его, – сказала Шереметьева. – Посоветуйся с Гальпериным. Мало ли? Вдруг что и подскажет. Или Брусницын. Пусть копнет в каталоге, кто знает.

Чемоданова направилась в зал.

– Описи, – все не успокаивался профессор. – Ваши описи! За столько лет Главархив не может издать фундаментальный справочник по своим собственным материалам. А те же американцы составили почти полный список наших ведомственных печатных изданий. Вдуматься только. Они издают наш материал, а мы не можем даже его перевести на русский язык и издать у нас… Да разогнать надо Главархив.

– А здание передать детскому саду, – поддакнул Забелин. – Я видел их помещение – дворец.

– Есть люди, которым все не так, – вспыхнула Шереметьева. – Ну и отправились бы туда, за океан. Кто вас держит. Верно, Александр Емельянович?

Забелин кроликом взглянул на профессора, виновато пожал плечами и что-то промямлил.

Чемоданова улыбнулась профессору и вышла в читальный зал.

Посетителей сегодня было мало, человек пять. Сидели они в разных концах просторной комнаты, прильнув к допотопным проекционным установкам.

Янссон занимал стол рядом с входной дверью. Включенная лампа светила в его строгое капитанское лицо. Он листал записную книжку. Чемодановой нравился такой тип мужчины. В нем была неторопливая уверенность, которая отличала людей, прочно стоящих на земле, не особенно отягощенных комплексами. Ей по горло хватало своих комплексов.

– Что, господин Янссон, притомились? – шепотом произнесла Чемоданова.

Янссон поднялся. Он выглядел совсем молодым человеком в строгом блайзере при бордовом галстуке. Гораздо моложе, чем тогда, в первое появление в отделе исследования.

– Здесь так тихо, я подумал, что уже умер, – улыбнулся Янссон.

– У нас есть места, где еще тише, – ответила улыбкой Чемоданова и предложила выйти из зала.

Ступая следом за Янссоном, она видела его красиво подстриженный затылок, аккуратные маленькие уши с забавными острыми концами верхних дуг ушных раковин. Плотная ткань блайзера прятала прямую спину. Воздух доносил неназойливый и ласковый запах духов.

Чемоданова не впервые работала с иностранцами. С некоторыми у нее складывались дружеские отношения, и даже более чем. Слухи о чрезмерной легкости поведения Чемодановой, что роились в архиве, часто не имели основания, однако она не пыталась их опровергнуть. И при любом скользком разговоре строила лукавую физиономию. Молва сгущалась. Некоторые архивные дамы страдали от зависти аллергией, мужчины томились в своих тайных снах. Так что работа с иноземными исследователями придавала Нине Чемодановой особую тайну.