Илья Штемлер - Архив

– Ладно. Иди, – произнес наконец Колесников. – Хочу побыть один.

Тая обидчиво умолкла, немного постояла, сделала несколько шагов, задержалась и бросила через плечо:

– Сигареты оставить?

– Я не курю! – раздраженно ответил Колесников. – Иди, иди, – он согнул пополам долговязую фигуру, привалился грудью к перилам.

Чемоданова выждала, когда стихнут Тайны шаги, и, наклонившись в пролет, окликнула:

– Э-эй, Женька… Поднимись-ка сюда.

Колесников вывернул голову, узнал Чемоданову… Последние несколько ступенек он одолевал медленно, справляясь с дыханием, поигрывая по перилам костяшками согнутых пальцев. По лицу блуждала скованная улыбка, пряча колючую настороженность и ожидание.

– Знаешь, я забыла передать этому Янссону твою просьбу, – без обиняков проговорила Чемоданова. – Так получилось, извини. Ты не подумай, я хотела спросить, но так получилось.

Колесников развел руками, ничего не поделаешь.

– К сожалению, он уехал, – продолжала Чемоданова, почему-то глядя в сторону. – Но он, возможно, вернется.

Колесников кивнул, продолжая молчать.

– Но если хочешь… Появились дополнительные данные, – Чемоданова удивлялась себе, чего это она так мямлит. И с кем? С Женькой Колесниковым, этим малахольным. – Всплыли новые сведения. Фамилии, имена… Могу тебе передать, поищи на досуге. Вдруг тебе повезет. Хочешь? – и, не дожидаясь согласия, повернулась и направилась к себе.

За спиной потянулись шаги Колесникова, легкие, чуть шаркающие.

– Что там с Гальпериным стряслось? – не останавливаясь, спросила Чемоданова.

– А что такое?! – с тревогой проговорил Колесников.

– Сама не знаю. Говорят, его на собрание выставили.

– Понятия не имею, – Колесников даже чуть поотстал. Ему припомнилась странная обстановка тогда, в кабинете директора, подавленность Гальперина…

Войдя к себе, Чемоданова пропустила Колесникова и заперла дверь на ключ. Стыд за свою осторожность укором кольнул сердце.

Колесников молчал. Жестом предложив ему сесть, она села сама, нашла чистый лист

Тем временем Колесников рассматривал комнату. Он так редко сюда попадал, что, казалось, все видел впервые. Словарь Брокгауза и Ефрона, пожалуй, тут собран полностью. Да и «Весь Петербург» представлен лет за пятнадцать.

Он приблизился к стеллажам. Чемоданова искоса поглядывала на гостя, не может усидеть при виде справочников и словарей, архивная душа.

– Что там стряслось у тебя? С Софочкой сцепился, что ли?! – с какой-то развязностью бросила Чемоданова.

– Было дело, – неохотно ответил Колесников. – Вы ведь знаете, чего же спрашивать?

– Знаю. Да, видно, не все. О письме слышала, правда, без деталей, – тем же тоном продолжала Чемоданова. – Говорят, ты там весь архив разделал под орех.

– Ну не весь. Но кое-кого задел, – уклончиво ответил Колесников, ему мешал тон Чемодановой.

– Напрасно ты так на Софочку. Она неплохая тетка… И дело свое отлично знает.

– При чем тут ее деловые качества? – вздохнул Колесников. – Да ладно, надоело об этом. Устал. – Он продолжал рассматривать полки. Он подумал, что грубо одернул Чемоданову. Он вновь взглянул на нее. – Извините… Так все сразу навалилось.

– А ты решительный. Не каждый пойдет на такое, – казалось, Чемоданова и не заметила его резкости. – Не каждый.

– Может быть.

– Посмотри на Толю Брусницына, – Чемодановой хотелось сейчас говорить, говорить. Голос ее стал мягким, заискивающим. – Тихарит Брусницын, на рожон не лезет. А ты? Затеял историю с этим профессором из Куйбышева…

Колесников резко обернулся. Прозрачные его глаза потемнели, сощурились, даже волосы, казалось, встопорщились, как у ежа.

– Откуда вы знаете? – спросил он быстро.

– Шереметьева сказала. Шум собирается поднять, такой козырь против Софочки привалил… с твоей подачи.

Колесников присел на диван, подмяв какую-то папку, согнул плечи и пропустил между коленями длинные руки.

– Ах ты стерва, Тамара, ах ты стерва, – бормотал он растерянно.

– Какая Тамара? Секретарша? При чем тут она?

– При ней разговор вел с профессором. Стукнула, стерва.

– Тамара ни при чем. Девочки на контроле обнаружили. Бдительность проявили… Кстати, после того, как профессор отработал материал и вернул документы на контроль.

Порой человека красят переживания. Словно особым внутренним светом озаряют лицо, печалью мерцают в глазах, придают особую одухотворенную красоту даже движению рук, повороту головы…

– Но я прав Нина, прав, – молвил Колесников. – Конечно, они покатят бочку, но я – прав.

– Конечно, ты прав, – Чемоданова разглядывала этого смутьяна скачущим нервным взглядом. Его бессменную вязаную кофту, заправленную в перестиранные джинсы. Неизменный солдатский пояс, оставшийся после армии. Стоптанные кроссовки, а утром валил мокрый снег с дождем… Она видела совсем еще мальчишеские губы. Слетевшие к переносице светлые брови, что топорщились посредине смешным пшеничным снопком…

Ей захотелось тронуть пальцами этот колкий на вид снопок.

Борясь с искушением, Чемоданова перевела взгляд на листочек, что лежал перед ней. Какое-то время смотрела на него слепым взором, потом поднялась и пересела на диван, чувствуя боком горячий ток, исходящий от Колесникова.

– Или твоя затея с отбракованными документами из сундука, – проговорила она через силу, но с каким-то упрямством.

Со стороны это действительно звучало как упрямство или страсть к словоизвержению. Но Чемоданова знала, что с ней происходит. Ее несло, точно неистовым потоком.

– При чем тут отбракованные документы? – И Колесников ощущал, как сгустился воздух комнаты, стал жарким, упругим, точно резина. – Хотите знать… директор принял мою сторону. Сказал, что Софочка погорячилась.

– Вот как?! – На Чемоданову на миг снизошло просветление, даже голос изменился, стал обычным грубовато-доверительным. – Хитер директор. Надумал твоими руками Софочку на место поставить. Он ее ненавидит, а справиться не может, не по зубам.

– Но я не хочу этого, – взбудораженно воскликнул Колесников. – Быть орудием директора против Софьи Кондратьевны не хочу.

– Ты все для этого сделал. Этого добивался. Писал письма.

– Нет. Не так… Вернее, не совсем так, – вяло отбивался Колесников. – Это нечестно.

Привычный воздух, что на короткое время остудил их руки и лица, вновь начинал густеть, окутывая липкой кисеей сизый простуженный свет, что падал из окна.

Они и не заметили, как сблизились их лица. Такие сейчас красивые и чем-то очень схожие.

А горный поток, ускоряясь, нес Чемоданову, играя ее молодым сильным телом. Казалось, она еще пытается зацепиться непослушными пальцами, унять безумное скольжение, но пальцы выворачивало, ломая ногти, садня ладони… Что это? Наваждение? Месть за странную встречу с Янссоном? Она не могла разобраться, да и не пыталась… Ей хотелось прижаться губами к полураскрытым, совсем еще ребячьим губам Колесникова… о котором она даже и не думала полчаса назад. А если бы и думала, то с непременным превосходством.