Илья Штемлер - Архив

Вначале весь зал ему заслонило лицо той психопатки, ее глаза, а в дальнейшем все происходило, словно в накате сильной волны – общий гомон, мелькание рук, голов, предметов. А волна, протащив все это перед глазами Брусницына, угомонилась. Точно он пребывал в помещении один, а те, кто еще копошился между рядами, виделись ему отдаленно.

Потом – лестница, темный подъезд, набережная, полупустой автобус… И только когда вышел на своей остановке, сознание окрепло, и он показался себе другим человеком. Даже походка, обычно мягкая, осторожная, сейчас с каждым шагом скрепляла раздрызганный организм. Тот самый «инкрет», гормон внутренней секреции, о котором Брусницын вычитал в словаре, казалось, сейчас выделяется в кровь, пробуждая активность, жажду действий. Он не вдавался в причины такого резкого изменения в мироощущении, он просто жил сейчас этим, вдыхая свежий вечерний воздух. Таким себя Брусницын не знал… Не знала таким его и жена.

Зоя с подозрением смотрела, как Брусницын возвращается в столовую из ванной комнаты, умытый, причесанный, садится за стол.

Зоя не стала выговаривать мужу за долгое отсутствие, хотя и могла – букинистический магазин, где он обычно задерживался, два часа как закрыт.

– Ты сегодня какой-то не такой, – отметила Зоя, придвигая селедку.

– Бит был, – ответил Брусницын. – При всех.

– Вот как?! – Зоя бросила недоверчивый взгляд на мужа. Внешне никаких особых признаков, разве что левая щека чуть припухла. Беспокойство росло. От Брусницына она ждала чего угодно, недаром водила на консультацию к знакомому психоневрологу Веньке Кузину.

– Толя! Ты занес родителям долг? Двадцать пять рублей.

– Нет. Не успел.

– Деньги при тебе?

– Нет.

– Я как чувствовала. Побили и отняли деньги?!

– Нет. Деньги я сам отдал. До того, – Брусницын с подчеркнутым спокойствием взглянул на жену. – Ну?!

– Знаешь, когда я выходила за тебя замуж, думала, что мне повезет больше, – сдерживалась Зоя, она чувствовала, что все не так просто – побили, отняли деньги.

– Судьба сыграла с тобой злую шутку, – ответил Брусницын. – Я предупреждал тебя.

– Брось валять дурака! – вскипела Зоя и швырнула в тарелку нож.

Брусницын не испугался. Он уже был не тем Анатолием Брусницыным, каким Зоя могла его видеть еще сегодня утром. Он вскинул на жену печальные карие глаза, в которых, как ему казалось, должны сверкать дьявольские блики. Подобрал со стола блюдце и с силой бросил на пол. Блюдце разлетелось на куски, точно маленький белый взрыв.

– Я не позволю на себя кричать! – внятно проговорил Брусницын онемевшей жене.

«А?! Притихла? – подумал он. – Оказывается, ты не такая уж и боевая, как обычно представлялась мне. Просто я всегда тебе уступал, ты и наглела».

Этот внезапный эпизод вдруг разросся в его сознании до серьезных обобщений, увязываясь с тем, что произошло на собрании. Подводя к мысли, что решительность поступка пробуждает если не понимание, то во всяком случае серьезное к себе отношение… И в той истории – он не хотел обидеть Гальперина, он хотел заявить о себе. Что он не слабовольный и мягкохарактерный Анатолий Семенович, которым можно помыкать, держать на вторых ролях. Он другой, он может постоять за себя, проявить твердость. Множество примеров, когда коварство оборачивалось всеобщим уважением. И тем большим, чем обнаженней проявлялось коварство. Ибо люди видели в этом позицию, принципиальность и, шушукаясь по углам, осуждая, все равно отступали, покорялись…

– И все же… ты расскажешь наконец, что произошло? – произнесла Зоя, уводя в сторону взгляд. Она перебирала пальцами, и обручальное колечко стучало о стол сухим звуком птичьего клюва.

Брусницын рассказал все, с самого начала. Ровно, бесстрастно, почти без пауз, как хорошо выученный урок. Лишь раз его голос дрогнул, когда вспомнил выражение лица аспирантки.

Зоя, со своей крупной фигурой, которая, казалось, может перетянуть двух таких, как Брусницын, сейчас словно уменьшилась в объеме. Она сидела ссутулившись. И сейчас, с выставленным вперед острым подбородком, ее обычно привлекательное лицо выглядело некрасивым и злым.

– Ну, так что? – прервал затянувшуюся паузу Брусницын.

– Зачем ты рассказал мне все это? – спросила Зоя, не поднимая глаз.

– Как зачем? – усмехнулся Брусницын. – Ты интересовалась, куда подевались двадцать пять рублей.

Зоя выпрямилась. Встала из-за стола, отбросила носком осколок блюдца.

– Хотел своим откровением унизить меня? Втоптать, отомстить за свою покорность, да?

Брусницын в изумлении раскрыл рот. Такой реакции жены он не ждал…

– Что за чушь?

– Не чушь, Толя! Хотел выглядеть в моих глазах решительным человеком, способным на поступки… Чтобы я знала свое место?

Воистину трудно предопределить логику женского ума. О чем Брусницын немедленно и заявил.

– Врешь! Ты рассчитывал на это, – сильно произнесла Зоя. – Ты поступил подло, Толя. Как последний подонок. Ты добил человека, которого уже и так ошельмовала толпа. Но это не все… Он хотел поставить тебя на свое место, оценил твои способности… Если бы ты искренне был возмущен поступком Гальперина. Или там его сына… Черт с тобой! Но тебя толкнуло другое – не оказаться за бортом. Ты рассудил, что все, чего бы ни коснулся после этой истории Гальперин, – обречено на неудачу. И ринулся на него вместе со всеми. Но у тебя не хватило ловкости. Ты все сделал грубо.

Брусницын уловил в этих фразах жены не порицание поступка, а упрек в неловкости. Это его приободрило.

– Ничего. Научусь! – проговорил Брусницын.

– Нет, ты меня не понял, – перебила Зоя. – Ты… Ты – сукин сын, Толя. Будь я на месте этой аспирантки, я бы тебя стерла в порошок…

Губы Брусницына дрогнули. Неврастеник, он переходил из одного состояния души в противоположное мгновенно. Горло сдавливали спазмы, а веки набухали слезами. Острое лицо Зои выглядело страшнее, чем у той аспирантки. Взгляд ее узких глаз, казалось, полосовал Брусницына…

– Это называется жена, – пролепетал он.

– Сейчас ты поедешь к Гальперину! Бросишься на колени, ясно?! – выкрикивала Зоя. – Именно сейчас! Иначе ты всю жизнь будешь таскать на шее этот камень. И люди от тебя отвернутся. Если ты кого и привлек своим поступком, так это мерзавцев. Ясно?

Зоя смотрела на расплывшееся лицо мужа. На жилку, что пульсировала на широкой залысине, словно пытаясь вырваться из-под кожи, на припухший толстый нос… Она старалась справиться с собой.

– Я понимаю, тебе очень хочется сидеть в кабинете Гальперина, работать, показать, на что ты способен… Но я прошу тебя, Толя, ради Катьки, ради себя, ради меня… Пойди к Гальперину. Сейчас. Немедленно. Придумай, что хочешь… Был в состоянии невменяемости, не давал себе отчета… Не знаю, но пойди.