Борис Васильев - Кажется, со мной пойдут в разведку...

И тут я останавливаюсь как раз возле магазина, за который мне сворачивать к мостику. Останавливаюсь, потому что вдруг чувствую, что иду сейчас совсем не по той тропе. Она удобная и проторенная, и мостик есть, и морду здесь не набьют, и к базе, пожалуй, поближе, и тем не менее я не хочу по ней идти. Понимаю, что глупо, что все равно никого нет, что даже не расскажу никому, и все-таки не могу поступить по-другому. У меня такое чувство, будто сделаю шаг — и эта тропа станет моей на всю жизнь, и тогда то, что я говорил про разведку, — голая брехня. Я поворачиваюсь и со всех ног пускаюсь назад.

Проношусь по деревне, вылетаю за околицу и вижу трактор, огонек переноски под капотом и две фигуры. Останавливаюсь, чтобы передохнуть, а потом начинаю красться, как глупая кошка к индюку. К счастью, мне вовремя делается стыдно, я вызывающе кашляю и топаю напрямик к трактору. Щелкунчик с приятелем оглядываются, освещают меня переноской и замирают в крайней степени обалдения.

А у меня опять начинает чесаться челюсть. С трудом подавляю желание рвануть в темноту и неожиданно противным голосом спрашиваю:

— Нет ли у вас папиросочки?

Идиот некурящий, на кой черт тебе эта папиросочка?..

Парни одновременно лезут в карманы, Щелкунчик лично зажигает спичку. Прикуриваю, и меня тут же разбирает неудержимый кашель. Давлюсь, хриплю, глотаю слезы и завываю, как припадочный. Не в силах ничего сказать, делаю парням ручкой и деловито ухожу в темноту.

— Эй, друг, погоди!..

Кажется, это голос Щелкунчика. Я подпрыгиваю и с места включаю вторую космическую. Мелькают сараи, кусты на берегу, и вода бьет в колени…

— Эй, друг, ты в дизелях разбираешься?..

Поздно: я уже на той стороне. Мокрый по горло и с папиросой в зубах. «Вот дурак-то, — сказала бы моя мама. — Вот дурачок, господи боже ты мой…»

На следующий день, вместо того чтобы спешить к Ане, я спешу совсем в другую сторону.

Оказывается, пока я рассуждал о профессиях, наши послали по рации SOS: лопнул вал подвески, именуемый торсионом. Вместе с валом решили отправить и меня, поскольку главный зеленел при упоминании моего имени. Но торсион-то в наличии был, а меня не было, и поездку отложили до утра: утром мне дали взбучку.

Грузовик трясет немилосердно, и торсионный вал, как взбесившийся, мечется по кузову. Я приглядываю за ним и вовремя уношу ноги, прыгая к другому борту. Иного способа уберечься нет, так как вал весь в смазке и скользкий, как налим.

Мы с ним вдвоем в кузове, а в кабине, кроме шофера, Виталий Павлович и Колычев. Изредка Виталий Павлович на ходу заглядывает в кузов:

— Ну, как тут у вас?

Он беспокоится о торсионе, поскольку это — его хозяйство. А я беспокоюсь о своих ногах, поскольку это — мое хозяйство. И вот скачу по кузову, а торсион скачет за мной, и победа достанется тому, кто перепрыгает. Он оказывается более выносливым, и я приезжаю весь в мыле и с синяком на ноге.

Ребята валяются на брезенте. Сломанный вал уже промыт в газойле и насухо протерт тряпками. Виталий Павлович коршуном вцепляется в него. Лихоман садится рядом, и они начинают спорить, по очереди колупая пальцами свежий излом. Я спрашиваю, где можно умыться, и Славка ведет меня к соседнему болоту.

— Ну, чего интересного?

— Ничего, — говорю я и чувствую, что промолчать не смогу. — Знаешь, я ее опять встретил.

— Кого?

— Ну, ту, помнишь?.. Ну, когда я молоком облился.

Славка начинает хохотать. Хохочет он долго, но я терпеливо жду, потому что мне хочется похвастаться. Наконец ему надоедает смеяться:

— Ну и что?

— Аней ее зовут. Знаешь, я ее провожал.

— Потискал хоть на прощанье?

Мне сразу делается скучно. Молча вытираюсь, иду к машине.

— Ну, чего молчишь? Не далась?

— Знаешь, Славка, ты извини, но я на эту тему говорить не буду.

— Стесняешься?

— Это что — цель жизни, да?

— А ты как думал? — Славка даже останавливается. — Цветочки-василечки? Вздохи при луне? Это все мура. Мужчина должен себя заявить сразу, потому что он — сторона нападающая, понятно тебе? Не нападешь — не завоюешь, вот и вся любовь.

— Какая же это любовь?

— Ох, и мусору в тебе, Генка! — сокрушенно вздыхает Славка. — И все от девственности.

— Ну, знаешь…

— Точно говорю. Природа требует, а ты ей теорийки подсовываешь. Как голодному — лекцию о гербицидах. А не сбежал бы тогда — и дышал бы сейчас по-другому.

Еще на подходе мы слышим повышенные голоса. Период тихого обмена мнениями кончился, и теперь Лихоман и Виталий Павлович вульгарно орут друг на друга.

— Дефект металла, Юлий! Протри глаза!

— Какой, к черту, дефект! Мал запас прочности…

Раньше я не разбирался в подобных спорах: считал, что каждый выгораживает себя. А потом понял, что к чему: конструктор рассчитывает, а испытатель проверяет. Тут дело не в чести мундира, а в принципах профессионального долга; помню, как радовался Славка, доказав, что крепление радиопередатчика не обеспечивает его сохранности при длительной тряске. А сегодняшняя поломка еще серьезнее: если торсионный вал лопнул из-за брака металла, надо просто поставить новый и гонять вездеход дальше; а если виноват не металл, а сама конструкция? Тогда наша обязанность доказать непригодность торсионов сейчас, на испытаниях, пока машина считается опытной и не пошла серийно в народное хозяйство. Вот потому-то они и орут друг на друга.

— Я категорически отрицаю, Юлий!

— А я утверждаю!

— А я тебе говорю, что во всем виноват металл, понятно? Я тебе цифры дам: посчитай сам, если еще не разучился.

— Ладно, стоп. Здесь испытатели, Витенька, их и спросим. Федор!

Федор калякает с Колычевым. Лениво оборачивается:

— Ну?

— Отчего лопнул торсион?

— Поломка. Вы радиус галтелей увеличьте, Виталий Павлович.

— Ну, простите…

— Точно, — с ленцой продолжает Федор. — Мал радиус перехода, вот и режет.

— Стоп! — командует Лихоман. — Степан!

— Вообще-то… — Степан начинает прикуривать. — Галтельки, конечно, увеличить не помешает.

— Вот, — с торжеством говорит командор. — Учитесь, товарищи конструкторы, у атакующего класса.

— Первый случай, — вдруг влезает в разговор Колычев. — Еще рано судить о конструкции.

— Первый? — Федор поднимается. — Хотите, сейчас второй сделаю?

— Не хвались, водитель, не хвались! — машет рукой Виталий Павлович.

— Спорим? — Широкая ладонь Федора выдвигается вперед, как совковая лопата. — Укажите, какой желаете: левый или правый.

— Новый! Тот, что привезли! — кричит Колычев. — Я спорю, и мне вас жалко!

Лихоман улыбается.

— Ну, добро, творцы, сейчас получите наглядный урок. Ребята, торсион на место. Быстро!

Мы ставим моего врага в машину. Работаем в десять рук, и конструкторы всячески острят в адрес Федора. Мне очень хочется, чтобы он победил, но Смеляков негромко вздыхает: