Борис Васильев - Утоли моя печали

В три часа тридцать минут дня парадный кортеж вступил в ворота Николаевского вокзала. Войска взяли на караул. Регалии были внесены в Императорские покои и затем были уложены в особые ящики командированными от Кабинета Его Величества чинами. В семь часов тридцать минут вечера особым экстренным поездом регалии были отправлены в Москву в сопровождении генерал-адъютанта Гершельмана».

– УФФ!

Этот газетный отчет прочитал вслух Варваре, Роману Трифоновичу и забежавшему выкурить сигару да перевести дух Федору Ивановичу капитан Николай Олексин.

– Представляю это волнующее зрелище, – задумчиво улыбнулась Варя. – С детства любила парады.

– Высокоторжественный акт, – строго поднял палец генерал. – Мы еще раз поразим мир мощью и блеском России.

– Красивая обертка совсем не означает, что внутри непременно должно находиться нечто высококачественное, – усмехнулся Хомяков. – У каждого века свой блеск и своя мощь. И мне думается, что в грядущем двадцатом столетии блеск и мощь России будут измеряться совершенно иными качествами.

– Как всегда, уповаешь на революцию?

– Уповаю единственно на разум человеческий, Федор Иванович. То, что с таким восторгом живописует газета, есть всего-навсего последние судороги давно состарившегося русского самодержавия. Ты можешь себе представить нечто подобное, скажем, в Америке? Нет, разумеется, потому что Америке повезло обойтись без средневековья. И она войдет в век двадцатый без ржавых кандалов прошлого и побежит, побежит!.. А мы поплетемся за нею. С форейторами, берейторами и кирасами с белыми орлами.

– У России – свой путь, – строго сказал Олексин. – Свой, Роман Трифонович, особый и осиянный.

– Опять сказка про белого бычка на осиянном лугу, – вздохнул Хомяков. – Бог с тобой, генерал, ты же не на сборище записных патриотов. Это тропинки бывают особыми, а магистральное направление прогресса – одно для всех народов.

– Но национальные традиции, Роман, – сказал Николай. – Народ без исторических традиций превращается в толпу ванек, не помнящих родства своего.

– А что считать традициями, капитан? Форму или содержание? Форму проще и нагляднее: понимания не требует. Гавриил, светлая ему память, пустил себе пулю в сердце, потому что не мог ни понять, ни тем более простить государя Александра Второго, предавшего, с его точки зрения, болгарский народ. Это – традиция чести. Содержания, а не формы. Любимый порученец Михаила Дмитриевича Скобелева – перед тобою сидящий Федор – чуть мне физиономию не расквасил за то, что мои компаньоны, в аду бы они сгорели, моим именем скобелевских солдат червивой мукой кормили, пока я в отъезде был, и для него это оказалось вопросом чести. «Солдатский рацион есть честь всей России!» – так он мне тогда заявил и был абсолютно прав. Забота о подданных своих есть великая честь и великая традиция, а не парады с иллюминацией.

– Да кто же с тобой спорит, кто спорит, – вздохнул Федор Иванович: упоминание о «белом генерале», кажется, не очень-то пришлось ему по душе. – Ты сказал то, что само собой разумеется, зачем же сотрясением воздухов заниматься?

– Знаешь, порою это просто необходимо. В застойном воздухе уж и дышать-то нечем стало. Реформы тихохонько свернули, а что получили? Забыл голод девяносто первого? Вот чем оказался весь наш «особый путь».

– Ну, это, так сказать, случайное явление, – проворчал Федор Иванович. – Это крайность, зачем же ее принимать в расчет?

– А голод был страшным, – вздохнула Варвара. – Я знаю, в Комитете помощи голодающим работала.

– Зато кирасир с гусарами развели, – непримиримо проворчал Хомяков.

Беззвучно вошел Евстафий Селиверстович.

– Кушать подано, господа.

За обедом поначалу все чувствовали себя несколько неуютно, как то всегда бывает даже после незначительных семейных размолвок. Однако за десертом поднаторевший в сглаживании острых углов когда-то боевой, знаменитой скобелевской выучки офицер, а ныне – придворный генерал Олексин первым решился взять разговор в свои руки.

– Вчера на совещании великий князь Сергей Александрович наконец-таки утвердил план сооружений на Ходынском поле для народного гулянья. Будет построено сто пятьдесят буфетов для раздачи подарков, двадцать бараков для бесплатного распития пива и вина, два балагана для представлений, а также эстрады для оркестров, карусели, качели и прочее.

– Что же входит в царский подарок? – спросил Николай.

– Обливная кружка с царским вензелем и датой коронации, сайка, кусок колбасы, немного конфет и орехов.

– Негусто, – усмехнулся Роман Трифонович.

– Да, но ты умножь это на четыреста тысяч.

– Умножил. Платочки, во что дар сей щедрый завернут будет, я поставлял.

– Господа, вы опять начинаете? – безнадежно вздохнула Варвара.

– А хватит ли четырехсот тысяч подарков? – спросил Николай. – Москва велика.

– С избытком, – уверенно сказал Федор Иванович. – Для народа главное – развлечения.

– Хлеба и зрелищ требовал еще плебс в Риме, насколько мне помнится, – заметил капитан. – Отсюда следует, что мы просто шествуем проверенным классическим путем?

– Традиционное заблуждение русских правителей – в перестановке этих требований: «зрелищ и хлеба!» – несогласно проворчал Роман Трифонович. – Не в этом ли заключается пресловутый особый путь России, генерал?

– О, Господи, – сказала Варвара и встала. – Извините, но я удаляюсь, господа.

Она вышла.

– Вот и Варенька не выдержала, – вздохнул Николай.

Хомяков поднял палец, и два шустрых молодца в униформе, расшитой галунами, тут же наполнили бокалы.

– У меня несносный характер, – сказал Роман Трифонович. – Но что поделать, когда испытываешь постоянный зуд в душе? Где реформы, друзья мои? Где реформы? Россия топчется на месте, как бегемот в клетке.

– Россия медленно запрягает, – улыбнулся Николай.

– Так сначала извольте научить ее запрягать! – не выдержал Хомяков. – Примите необходимые законы, обеспечьте их исполнение, прижмите к ногтю мздоимство чиновников, начиная с первого класса по четырнадцатый включительно. Ну, есть же пример, есть: Европа. Нет, кому-то очень выгодно, чтобы Россия сидела в собственном болоте. Очень выгодно!

– Двадцатый век все расставит по местам, Роман Трифонович, – улыбнулся генерал Олексин. – Решительно и бесповоротно. Ты не учитываешь инерционной мощи русского народа, а напрасно, она – весьма и весьма велика. И бомба Гриневицкого, убившая государя императора Александра Второго в день, когда на его столе лежала Конституция, тому пример. Естественно, это между нами, господа.

– Ты веришь в некие знамения, Федор?

– В предопределения, Коля. В предопределения самой истории. И сам факт священной коронации их императорских величеств накануне грядущего века есть великое предопределение. Великое божественное предзнаменование для святой Руси!