Айелет Гундар-Гушан - Лгунья

Завуч погасила горевший на сцене Вечный огонь. Из-за кулис могла в любой момент выйти Нофар.

– Мне пора.

– Я слышала, как вы говорили по телефону. Когда мы были у президента.

– Мне правда пора, – повторил Лави и, не дожидаясь, что скажет Майя, ушел, верней, убежал. То ли торопясь к сестре, что была за кулисами, то ли пытаясь сбежать от той, что стояла во дворе, – неизвестно.

Лави оказался возле сцены, как раз когда Нофар вышла.

– Ты была великолепна! – с ходу выпалил он.

– Спасибо, – взволнованно поблагодарила Нофар. Они заключили молчаливое соглашение – не упоминать о младшей сестре. Так Нофар смогла убедить себя, что Лави посмотрел тогда на Майю чисто случайно. А грусть в его глазах она объяснила переменой погоды.

Утром того же дня – дня памяти убитого премьер-министра – Авишай Милнер сидел на берегу грязной реки и молил речных богов перевернуть какую-нибудь лодку. Желательно с молодой красоткой, но в его положении он привередничать не будет: сойдет даже пенсионер. Тогда Авишай мужественно прыгнет в эту грязную лужу и сделает пострадавшему искусственное дыхание. Даже если у того будет вонять изо рта.

С тех пор как – после недолгой госпитализации – Авишая выписали из больницы, знакомые смотрели на него как-то странно: со смесью отвращения и жалости. Это было неприятно. Как и непрерывные звонки родителей. Авишай Милнер понимал: ему необходим план действий, нужно найти способ склонить чашу весов в свою пользу – и решил пойти к реке.

В будние дни на реке никого не бывает, кроме сосредоточенно работающих веслами спортсменов – такую сосредоточенность можно наблюдать лишь у людей, сидящих на унитазе или старательно гребущих в каноэ. Несколько лет назад одно такое каноэ перевернулось, но в первый момент на помощь гребчихе никто не пришел. Все были этим потрясены. На суше людям дозволяется бросать друг друга в беде сколько угодно. Если, скажем, посреди улицы кто-то тонет в своем горе, подходить к нему никто не обязан. Однако река – дело другое. Человек, все-таки прыгнувший в тот день в воду, стал героем. Несколько дней его имя было у всех на устах.

Авишай Милнер долго ждал, пока кто-нибудь начнет тонуть, но тщетно. Проплывавшие мимо лодки не переворачивались, ни одна дамочка в воде не барахталась, и казалось, сосредоточенные гребцы над ним смеются. С тех пор как Авишая выпустили под залог, насмешки мерещились ему повсюду. Даже на фотографиях пропавших собак на городских досках объявлений.

Вдруг показалась группа детей; они направлялись к пристани. Авишай Милнер напрягся. Охрипшая, усталая учительница напомнила подопечным, что в лодки надо садиться осторожно, по четыре человека. Никто из детей на Авишая Милнера не смотрел, никто его не узнал, но с учетом сложившихся обстоятельств это было даже хорошо.

Оказавшись на берегу реки, учащиеся стали фотографироваться, а Авишай тем временем внимательно их разглядывал. Мальчика, стоящего позади всех, он приметил сразу. Другие дети похлопывали его по голове – явно не дружески, а чтобы поиздеваться. Однако учительница ничего не замечала – то ли была слишком занята, то ли ей было все равно.

Авишай Милнер осторожно подошел ближе. Двое одноклассников как раз сорвали у мальчика с головы бейсболку, и Авишай смог рассмотреть его получше. Худой, низкорослый, из носа течет. Любая из этих особенностей могла послужить основанием для издевательств: слишком худой, слишком низкорослый, слишком сопливый. Одним словом, что-то в нем действовало изнывающим от неистребимого детского зуда мальчишкам на нервы. И хотя здесь были другие худые и низкорослые дети, тем не менее в реку, несмотря на робкий протест мальчика, полетела именно его бейсболка.

– Опаньки! – крикнул мальчишка, бросивший бейсболку в реку, и опасливо покосился на училку. Но та, судя по всему, вмешиваться не собиралась, и он громко заржал.

Бейсболка шлепнулась в грязную реку, и дети уставились на нее: утонет или не утонет?

Продержавшись на поверхности несколько секунд, бейсболка исчезла под водой, и дети устремили свои взгляды на мальчика: заплачет или не заплачет? Он не заплакал. Он просто стоял и смотрел на реку. Он продолжал смотреть на нее даже после того, как все остальные уже перестали. Он смотрел на нее так сосредоточенно, словно надеялся силой взгляда заставить воду расступиться и обнажить илистое дно, на котором – среди трепыхающихся рыб, зеленых водорослей и пакетиков из-под чипсов – лежала его бейсболка.

Авишай Милнер медленно пошел к толпящимся на пристани детям. Солнце стояло уже высоко, но внимания на него никто не обратил. На земле лежали спасательные жилеты, и учительница велела подопечным их надеть. Между тем мальчик-изгой все еще был без жилета. Если сейчас он упадет в воду и будет спасен храбрым прохожим – все его наверняка сразу полюбят.

– Мужчина, осторожно, тут дети! – испуганно взвизгнула учительница, схватив мальчика в охапку. – Вы чуть не столкнули Ноама в воду!

– Прошу прощения, – пробормотал Авишай и, заметив, что учительница смотрит на него с любопытством, поспешил удалиться. Даже отойдя на приличное расстояние, он чувствовал спиной ее взгляд. По-видимому, она его узнала. Авишай Милнер бросился бежать.

Слух о том, что у Лави Маймона есть девушка, распространялся по классу неторопливо и лениво. Маймон был персоной слишком незначительной, и одноклассники не горели желанием о нем судачить. Те же, кто все-таки судачил, лишь недоуменно поднимали бровь: «Прикинь, даже Лави Маймон телочкой обзавелся. Ну надо же…» Так слух и катился от одного одноклассника к другому, медленно, как следующая со всеми остановками пригородная электричка, пока однажды утром к парте Лави не подошел Идо Таль.

– Ну, показывай, – сказал он и, пока Лави гадал, о чем тот толкует, добавил: – Девушку свою покажи. Чика? Чувырла?

Они учились вместе с первого класса. На иврите «одноклассники» – это «друзья по классу»; именно так – «друзьями» – учителя их и называли; но друзьями они, разумеется, не были. Хотя не были и врагами. Идо никогда не бил Лави и никогда его не обзывал. И внимания на него не обращал. До сегодняшнего дня. Сейчас – Лави это видел – Идо заинтересовался им всерьез, потому что он потирал свою бородку точно так же, как потирал ее подполковник Арье Маймон, когда слушал по телевизору выступление какого-нибудь политического обозревателя. Так потирать бороду могли позволить себе только те, у кого она была. Лави, с его тремя волосинами на подбородке, мог об этом только мечтать.

– Ну? Так чика она или чувырла? – спросил Идо, продолжая потирать бороду одной рукой, а другую положив Лави на плечо. Что на это ответить, Лави не знал. Ему не хотелось помещать Нофар ни в рубрику «чика», ни в рубрику «чувырла»: Нофар была Нофар. Однако в глазах стоящего перед ним парня светилась жадность. Ни разу за те двенадцать лет, которые они проучились вместе, Идо Таль не смотрел на него так: словно у Лави было нечто такое, чего у Идо не было. Поэтому Лави сказал: «Да, у меня есть девушка». А когда Идо попросил: «Покажи фотку» – ответил, что фотки у него нет.