Айелет Гундар-Гушан - Лгунья

Когда Раймонда вышла из аэропорта, первым, что она почувствовала, был холод. Резкий, словно пощечина. Как люди живут в таких краях?! Неужели Ривка – которая в августе куталась в шаль – много лет жила в таком холоде?! Может, поэтому у нее столько шалей и было? Наверное, когда кто-то рождается в морозильнике, холод проникает к нему внутрь и обратно уже не выходит. Даже восемьдесят самумов не смогут его выгнать.

Экскурсовод посадила их в автобус и стала пересчитывать. Она пересчитала их четыре раза, потому что каждый раз выходила разная цифра. Раймонда много лет проработала в магазине и считала как бог, но помочь не захотела. Не надо было звонить ей посреди ночи и просить пропустить занятие по тай-чи. Якобы потому, что в аэропорт необходимо приехать пораньше. Но когда Раймонда увидела эту дурынду в дьюти-фри, где та накупила духов и косметики аж на двести евро, то подумала, что просить старуху пропустить китайскую гимнастику только для того, чтобы успеть перед отлетом заняться шопингом, – неслыханная наглость. Поэтому, пока экскурсовод считала, Раймонда сидела молча и разглядывала детей. Какие они были юные и красивые! Не все, конечно. Были также юные и уродливые. Однако, когда уроды юные, они кажутся не такими уродливыми – есть шанс, что со временем они похорошеют. Королеву и короля класса Раймонда опознала моментально: на такие вещи у нее был нюх. Благодаря этому нюху она сразу поняла, с кем в доме престарелых дружить стоит, а с кем – нет. Ривка все время говорила, что дом престарелых – это что-то вроде средней школы для стариков, и Раймонда с ней соглашалась, хоть и не понимала, что именно подруга имеет в виду; в средней школе она никогда не училась. Но оказавшись в средней школе в качестве бывшей узницы концлагеря, она наконец-то поняла Ривку. Дети вели себя в точности как старики в доме престарелых, только шумели больше: те же интриги, те же ссоры, та же борьба за власть. Когда они приехали в Освенцим, Раймонда уже точно знала, кто кого терпеть не может, а кто по кому сохнет. Как в телесериале «Молодые и дерзкие», где она понимала, кто в кого влюбится, хотя сами герои об этом еще не догадывались. В гостинице ее поселили в большом красивом номере – куда красивее, чем комната в доме престарелых. Одеяла были аккуратно сложены – видно, что гладившая пододеяльники горничная относилась к своей работе ответственно. В ванной Раймонда обнаружила паховый волосок, но сочла это не отвратительным, а забавным. И любопытным – она никогда раньше не видела светлых гойских лобковых волосков. Она открыла маленький холодильник, взяла шоколадку в незнакомой обертке, откусила и подумала: «Нет, израильский шоколад вкуснее». Потом подошла к кровати и стала размышлять, на какую сторону лечь. Виктор не хотел, чтобы даже ночью кто-то был правей его, и всегда спал справа. Поэтому, когда он умер, Раймонда из уважения продолжала спать на левой стороне. Однако сюда она приехала с Ривкой и хотела дать подруге выбрать сторону первой.

Наконец – после нескольких минут раздумий – она решила, что Ривка ляжет слева, а сама легла справа и собралась было немного вздремнуть, но тут позвонила экскурсовод и сообщила, что в пять часов вечера в вестибюле гостиницы дети соберутся послушать воспоминания о концлагере.

– Хорошо, – сказала Раймонда, повесила трубку, накрылась польским пуховым одеялом – просто замечательным одеялом, чтоб эти поляки сдохли! – и закрыла глаза. Надо только вовремя проснуться. Неудобно заставлять узника концлагеря ждать. Но что это за узник такой? В автобусе она никаких узников не видела; в самолете, кроме нее, стариков тоже не было (в доме престарелых стариков называли «пожилыми», и это ее ужасно злило: никакая она была не пожилая, она была старая). Тут Раймондой овладели сомнения. Когда Ривка говорила про эту поездку, она ни про какие выступления не упоминала. Сказала, что дети посещают концлагеря, им немножко рассказывают про холод и снег, везут в торговый центр в Варшаве – и домой. Но наплести что-нибудь возле лагерного барака – это одно, а целый вечер воспоминаний о концлагере – совсем другое.

Спать расхотелось, и Раймонда стала расхаживать по номеру. Будь она помоложе – сбежала бы через окно, как в тот раз, когда отец запер ее, чтобы не виделась с Виктором. Но сбегать в восемьдесят восемь лет – некрасиво. Да и по отношению к Ривке нечестно. Раймонда пожалела, что не записалась в открывшийся в доме престарелых интернет-кружок. Говорят, в интернете можно найти все что угодно. Напечатаешь «Освенцим» – и вот тебе вся необходимая информация. Но когда все записывались в кружок, они с Ривкой точили лясы. «Компьютеры – это для тех, кому не с кем поговорить», – сказала Ривка. «Но еще компьютеры для тех, – захотелось сейчас крикнуть Раймонде, – кому надо рассказать о том, в чем они ни черта не смыслят!» Однако кричать было некому: с левой стороны, которую она уступила Ривке, был только маленький Ривкин чемодан со сложенными носками и заграничным паспортом. Раймонда открыла паспорт и развернула носки: может, хоть они ей чем-то помогут? Но носки лишь источали все тот же нежный запах, а в паспорте была только Ривкина улыбка. Правда, сейчас эта улыбка казалась уже не такой приятной, как раньше, даже чуть-чуть злой. Нет, нехорошо так думать о Ривке. Не она же Раймонду сюда послала. Раймонда сама так решила. Однако она вдруг – впервые с тех пор, как познакомилась с Ривкой, – уловила в подруге злорадство. Так, бывает, улавливаешь вкус аниса, только когда уже съешь все, что было на тарелке. Например, однажды они сидели на скамейке, мимо шел Хахами – и упал. Раймонда пошла его поднимать, но Ривка сидела и смотрела. Она всегда смотрела, когда другие падали. Не вставала, чтобы помочь, не закрывала от испуга рот рукой, как другие женщины, и не кричала: «Ой!» Раньше Раймонда полагала, что это из-за ходунков, но теперь вдруг подумала – возможно, не только из-за них. Может быть, Ривке было просто любопытно, встанет упавший или не встанет. Раймонда захлопнула паспорт. Ривка смотрела так, словно гадала: упадет Раймонда или нет? – а это было неприятно.

Часы показывали без десяти пять. Она пошла в ванную и подрисовала карандашом брови. Когда-то у Раймонды были самые красивые брови в стране. Как два полумесяца, говорил Виктор, – разрезанная надвое луна. Да, красиво говорить ее муж умел; зарабатывать вот только не умел. Покончив с бровями, Раймонда привела в порядок губы. Накрасила их ярко, словно индеец перед битвой, и отправилась в вестибюль гостиницы. Сражаться. С экскурсоводом, нацистами и холокостом.

Когда она пришла в вестибюль, все уже сидели по местам. В воздухе пахло лосьоном для бритья – сильный, навязчивый запах словно кричал за мальчишек: «Эй! У меня уже растет борода! Я бреюсь!» У девчонок были грустные глаза – даже не зная еще, о чем она будет говорить, они уже приготовились плакать. В общем, как говорится, «публика была настроена благожелательно».