Рихард Бремек - Под бичом красавицы [Роман]

Она гневно посмотрела на него.

— Правда, ты не заслуживаешь сострадания, — сказала она недовольно. — Хорошо, я отказываюсь напомнить тебе таким способом, что ты — юнкер Федор фон Бранд! Когда ты был юнкером, я могла любить тебя. Теперь, когда ты, падший, презираешь мою спасающую руку, я к тебе равнодушна! Но я все-таки решила насильно вырвать тебя из твоего ослепления. И только по этой причине ты лежишь связанный тут, в моих ногах. Ты убежишь еще этой ночью как можно дальше и начнешь где-нибудь в другом месте порядочную жизнь. У тебя ведь есть штатское платье, которое делает тебя неузнаваемым, как слугу?

— Да, но….

— Необходимые средства я дам тебе от имени твоего опекуна, который, — ты можешь теперь узнать об этом, — спас для тебя часть твоего состояния. Я хочу помочь тебе в твоем бегстве и доставлю тебе чужих лошадей и экипаж…

Федор отрицательно покачал головой.

— Не утруждайте себя. Это бесполезно: я останусь, я должен остаться!

Минуту она смотрела на него с удивлением. Она никак не ожидала встретить такое упрямство. Затем она сказала очень холодно:

— Хорошо, тогда оставайся, будь опять рабом. И я не хочу откладывать твое наказание!

Она поднялась и в четвертый раз взялась за сонетку.

— Нет, нет, только не это! — крикнул он, как сумасшедший.

Она обернулась к нему, не отнимая руки.

— Одно из двух! — сказала она с ужасным спокойствием. — Время еще терпит!

— Пощадите, сжальтесь!

— Нет ни жалости, ни пощады!

— Я не могу уйти. Имейте же сострадание!

Она сердито топнула ногой.

— Ты согласен или нет?

— Я не могу, я не могу!

— Ты с ума спятил? — рассердилась она. — Отчего ты не можешь? Говори!

— Потому что, — потому что я люблю свою госпожу.

Страшная бледность покрыла лицо Герты фон Геслинген.

— Дурак! — прошипела она в бешенстве. — Ты любишь женщину, которая на десять лет старше тебя, которая обращается с тобой, как с собакой? Неужели ты совершенно потерял ум?

— Я не могу иначе, — прошептал Федор.

Девушка еще раз гневно топнула ногой.

— Теперь во мне действительно нет к тебе ни капли сострадания! Ты согласен последовать моему совету или нет? Пусть же заговорит в тебе, наконец, благоразумие. Пойми же, что ты — человек. Слушай, что тебе советуют, Федор — юнкер фон Бранд — дворянин!

Она опять подошла к нему. Ее прекрасные глаза выражали нежную просьбу. Но его сопротивление раздражало ее и она гневно сжимала руки.

— Федор, ты не знаешь меня. Я совершенно серьезно предостерегаю тебя. Клянусь тебе, что я не буду знать пощады, если ты не последуешь моему совету! Это не пустые угрозы! В последний раз, Федор, я спрашиваю тебя, хочешь ли ты меня послушаться и выйти из своего позора — или же ты настаиваешь на своей безумной мысли и отказываешься от моей помощи?

Она зашагала взад и вперед в лихорадочном волнении, затем остановилась около сонетки.

— Ну?

— Зачем мучить меня, если я не могу и не хочу иначе?! — сказал он глухо и решительно.

Она вздрогнула и сжала губы. Легкая бледность покрыла ее холодное, строгое лицо. Она сильно дернула сонетку.

— Ты сам отвечаешь за последствия, ослепленный! — сказала она, пожимая плечами.

— Герта, Герта, о, Господи!

Дикой злобой вспыхнули ее глаза.

— Молчи, презренная тварь, и трепещи пред наказанием, которое тебя ожидает. Наслаждайся под кнутом, который исполосует твое рабское тело! Ты же хочешь этого, раб!

В дверях, ухмыляясь, стояла Сабина.

— Что прикажете, милостивая барышня?

Герта овладела собой. Величавым и, вместе с тем, презрительным жестом она указала на связанного и проговорила громко и ясно:

— Стащите этого негодяя куда-нибудь подальше, чтобы ничего не было слышно, и побейте его там плетью! Я желаю, чтобы наказание было особенно жестоко! Возьмите каучуковую плетку там, на стуле!

С дьявольским смехом схватила женщина орудие пытки и вытащила связанного осужденного за дверь.

— Сколько ударов прикажете, милостивая барышня? — спросила она оборачиваясь.

Герта фон Геслинген отвернулась.

— Пятьдесят! — сказала она машинально, и отправилась в спальню.

Одетая в легкое, прозрачное одеяние, баронесса из Scherwo сидела в мягком кресле у письменного стола. Большой полуисписанный лист бумаги лежал перед ней. В стороне от нее, в почтительном расстоянии, стоял на коленях Федор, устремив пылающий взор на полуоткрытые формы тела своей красивой повелительницы.

— Ты сказал всю правду, Григорий? Ты ничего не прибавил и ничего не утаил? Помни, что твое обвинение направлено против дворянки, моей родственницы!

— Я сказал святую правду, госпожа! Моя клятва — служить верой и правдой своей госпоже — вынудила у меня это признание и я думаю, что я доказал этим, как я уважаю свою милостивую госпожу, как я предан ей в покорности и послушании! Ах, госпожа, повелительница!

— Почему ты вздыхаешь, Григорий? Тебе трудно служить у меня?

— Нет, нет! Но я теряю разум при виде такой красоты. Ваше гордое величие и могущество одурманивают меня. Приятный запах вашего благородного тела возбуждает во мне горячее желание. Я хотел бы по целым часам лежать в ногах моей прекрасной госпожи, ощущать в немом обожании вашу святую, сладостную близость, великое, таинственное и бесконечно-прекрасное очарование вашего существа и доказывать свою бесконечную любовь несвязными, жалкими словами и горячими, покорными поцелуями ног моей госпожи, которые она ставит в знак могущества и славы на затылок раба!

Баронесса Ада сладострастно улыбнулась и поднялась, чтобы взять с полки турецкую сигару. Ее газовое платье позволяло Федору ясно различать очертания ее красивой фигуры, и в нем вспыхнуло сильное, страстное желание.

— В сущности, я должна была снова рассердиться на тебя, Григорий, — сказала красавица, опять усаживаясь в кресло. — Но я хочу быть милостивой за то, что ты доказал мне свою преданность! Однако, о своих чувствах ты должен молчать: знай, что для раба великий грех смотреть на свою госпожу похотливыми глазами. Самое строгое наказание — слишком ничтожно за такую дерзость!

И она посмотрела на своего коленопреклоненного раба полузадорным, полусерьезным взглядом и громко рассмеялась над его смешным отчаянием.

— Что ты за повеса, Григорий! Ну, я хочу наградить тебя за привязанность и поцеловать тебя. Да, да, дивись только, настоящий поцелуй в губы, мой мальчик!

Она забавлялась его смущением и смеялась еще громче.

— Подойди, мой пылающий раб! Отчего же ты так неуклюж теперь, когда твоя госпожа наделяет тебя такой большой милостью?

Она отодвинула кресло от письменного стола и повернулась к нему. Федор не мог дольше устоять, вскочил, встал на колени вплотную к прекрасной, гордой женщине и в горячем, безумном желании обнял ее соблазнительную фигуру. Улыбаясь, она нагнулась к нему и обожгла его пылающие страстью губы горячим поцелуем. Затем осторожно освободилась от его объятий.