Вилли Бредель - Отцы

Хардекопф брел по пустынному двору, словно совершая путешествие в свое собственное прошлое, в ту пору своей жизни, когда сегодняшнее называлось будущим и манило светлыми надеждами на счастье.

За этим туманным днем последовали другие, еще более непогожие. Но выдался вдруг один сияющий солнечный день — он рассеял глухую печаль, давившую грудь Хардекопфа, и воскресил его похороненные было надежды. Казалось, что мечта его юности, которую он уже считал почти несбыточной, все же осуществится.

Под руководством Августа Бебеля социал-демократы решительно выступили против военной политики пангерманцев и на последних выборах взяли реванш за свое поражение на выборах 1907 года. Они получили сто десять мандатов и стали сильнейшей фракцией в германском рейхстаге.

Да, Иоганн Хардекопф мог снова гордо поднять голову: народ высказался за Августа Бебеля; победа осталась за социал-демократами. Четыре десятилетия он, Хардекопф, не щадя сил, трудился ради этой победы, терпел разочарования и горечь поражения — и вот близка она, конечная победа. Август Бебель, некогда безвестный агитатор, мишень для насмешек и глумления, стал одной из самых значительных и популярных фигур в стране. Теперь не только взоры Германии, но и всего мира обращены к нему. Он приведет германский народ в социалистическое государство будущего. Буржуазия задыхалась от ненависти и страха. Отныне, вопила она, существуют два деспота в мире — царь в России и Август Бебель в Германии.

В эту предвыборную кампанию впервые прозвучали лозунги: «Демократическая республика!», «Экспроприация капиталистов!», «Создание социалистической системы управления хозяйством и государством!».

Сын старого Вильгельма Либкнехта, бывшего соратника Августа Бебеля, доктор Карл Либкнехт, выставил свою кандидатуру в Потсдаме-Остгафельланде, в прусской королевской резиденции.

Ничто так не бесило германского кайзера, как эта кандидатура. Через третьих лиц он предложил руководству социал-демократической партии снять ее. Молодой Либкнехт, так же как его отец, был непримиримым врагом прусско-германского милитаризма. Социал-демократы кандидатуру Либкнехта не сняли, и тогда кайзер пригрозил, что августейшей ноги его не будет в Потсдаме, если жители этого города изберут в рейхстаг красного.

И вот в вечер последнего дня перебаллотировки Хардекопф вместе с многотысячной толпой гамбуржцев стоял на Генземаркте, перед зданием газеты «Генераль-Анцайгер», где на огромном экране вспыхивали световые цифры. Незабываемый вечер! Поединок чисел! Каждая новая цифра предварительного подсчета вызывала ликование и восторг. С каждой цифрой росло напряжение… Уже в первом туре победа социал-демократов была значительной; перебаллотировка дала еще более благоприятные результаты. Рабочая молодежь пела: «Вперед, кто право чтит и правду». Произносились импровизированные речи. «Синих» теперь уже никто не боялся. Чуть только где-нибудь показывался полицейский, его встречали насмешками и улюлюканьем.

Результаты выборов в Потсдаме были объявлены в последнюю очередь. Против Карла Либкнехта объединилась вся буржуазия. Тысячи пар глаз были прикованы к экрану; казалось, что в Потсдаме решается: социал-демократия или монархия. Число голосов, поданных за социал-демократов по всей стране, резко возросло; решающий ход делался в Потсдаме; решающий ход — «шах королю»! Чем же кончатся выборы в этой старой, неизменно реакционной королевской резиденции Гогенцоллернов?

«Результаты перебаллотировки в Потсдаме!» — читала многотысячная толпа затаив дыхание. «Форсберг — свободный консерватор», затем пустой экран. И вот на нем появляется цифра — число поданных голосов: «18 243». На площади по-прежнему тишина. Хардекопф у себя за спиной слышит чей-то бас:

— Ну да, значит, прошел.

Новая строчка на экране: «Социал-демократ д-р Либкнехт». Пустой экран. Наконец цифра: «22 751». И вслед за цифрой строчка: «Избран доктор Либкнехт (с.-д.)».

Шум, возгласы, крики, смешавшись в один оглушительный рев, наполняют площадь. В неудержимой радости трезвонят вагоновожатые. Шоферы такси оглашают воздух буйной симфонией гудков. Извозчики звонко щелкают бичами. Вот запела рабочая молодежь, Песню мгновенно подхватывает вся площадь. Мужчины обнажают головы.

Хардекопф, стоя в ликующей, поющей толпе, не может сдержать слез. «Интернационал» сопутствовал всей его жизни. Этот гимн родился, когда он, Хардекопф, стоял под Парижем, а коммунары умирали на баррикадах. И вот снова звучит «Интернационал» — на этот раз во славу блестящей победы партии, к которой он принадлежит. Слезы старика Хардекопфа — это слезы радости, слезы счастья, слезы упования. Народ вынес свой приговор над кайзером. Если только германский монарх сдержит свое слово, — что, впрочем, сомнительно, — ему нельзя показаться в Потсдаме, в своей собственной резиденции.

В эти дни радостного подъема Иоганн Хардекопф в обеденный перерыв старался уйти в укромный уголок за плавильной печью, чтобы спокойно съесть свой завтрак и без помехи поразмыслить, не боясь, что сюда вторгнется со своими язвительными замечаниями Менгерс. Торжествуя, читал Хардекопф полные страха и ярости высказывания буржуазной прессы об исходе выборов и предстоящих сенсационных столкновениях в рейхстаге, когда соберутся вновь избранные депутаты. «Гамбургское эхо» преподносило своим читателям целые подборки таких выдержек из буржуазной прессы. И какое уже удовольствие — по этим исполненным яда словоизвержениям разъяренного противника судить о собственной мощи!

Ему, Иоганну Хардекопфу, суждено было дожить до этой минуты! Каждый третий избиратель — социал-демократ. День окончательной победы осязаемо приближается. Хардекопф вчитывался в эти строки, вдумывался в эти слова и время от времени медленно проводил черной от копоти рукой по лбу и глазам. Непостижимо! Совсем как в сказке! Вот она, значит, награда. Теперь он знал, для чего жил и боролся. Светлая мечта воплотится наконец в жизнь; свобода, справедливость и братство восторжествуют.

Хардекопф, отдавшись своим светлым мыслям, рассеянно смотрел сквозь буро-серую мглу литейной. Только немногие рабочие ушли в «обжорку», повсюду кучками сидели товарищи, они жевали, читали, спорили. Порою доносился голос Менгерса. Даже теперь, несмотря на только что одержанную победу, Менгерс не мог обойтись без желчных замечаний. Удивительный человек! Почему он не разделяет общей радости? Почему недоволен партией даже тогда, когда каждому ясен ее несомненный успех?

Хардекопф опять заглянул в газету. Сто десять депутатов социалистов! Взгляд его, оторвавшись от печатных строк, скользнул по цеху и сквозь слепые от грязи стекла устремился вдаль… Вот перед его мысленным взором встал Берлин… Как торжествуют наши депутаты, какой великий день для Августа Бебеля! Хардекопф закрыл глаза, чтобы как можно яснее вызвать в памяти его доброе и умное лицо, серебристо-белые волосы, светлые глаза, ласковый и горящий взор… Хардекопфу казалось, что он чувствует, как тогда, — а с тех пор прошло ведь уже пять лет! — руку Бебеля на своем плече, слышит его голос. Вот он стоит — гордый победитель, окруженный ликующими товарищами, и сотни рук тянутся к нему, нет, не сотни — сотни тысяч, миллионы рук. Хардекопф отчетливо слышит слова Бебеля: «Взгляните, товарищи, взгляните на нас, стариков! Когда в волосах у нас еще не было ни сединки, мы оба стояли уже в рядах партии…» Блаженные воспоминания. Незабываемые, счастливые минуты, воскрешенные памятью.