Джордж Оруэлл - Славно, славно мы резвились

Но почему? Почему несколько довольно неумных, но безобидных замечаний романиста преклонных лет вызвали такой взрыв возмущения? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо погрузиться в мутные волны пропагандистской войны.

В радиовыступлениях Вудхауса есть практически один-единственный действительно серьезный момент – время, когда они прозвучали. Вудхаус вышел в эфир за два-три дня до вторжения немцев в СССР, тогда, когда нацистские бонзы должны были знать, что оно случится вот-вот. Немцам было важно как можно дольше удерживать от вступления в войну Америку, и не случайно тон выступлений прессы по отношению к США сделался куда более мирным, чем прежде. Вряд ли Германия могла рассчитывать взять верх над тройственным союзом России, Британии и США, но если бы удалось справиться с Россией быстро – а на это немцы, скорее всего, и рассчитывали, – американцы могут вообще не вмешаться. Освобождение из плена Вудхауса – шаг малозаметный, но все же неплохой подарок американским изоляционистам. Вудхаус широко известен в Америке и популярен – так, во всяком случае, прикидывали немцы – среди местных англофобов, видевших в нем автора карикатур, высмеивающих надутого осла – англичанина в его гетрах и с его моноклем. Выпустив писателя в эфир, можно было надеяться на то, что он так или иначе уронит престиж Британии, а его освобождение покажет, что немцы – это хорошие парни, умеющие по-рыцарски относиться к противнику. Таков, по-видимому, был расчет, хотя тот факт, что передачи продолжались всего около недели, заставляет думать, что он не оправдался.

Но на другом берегу, британском, тоже были расчеты, только противоположного свойства. Все два года, прошедшие после Дюнкерка, британский дух питался в основном ощущением, что нынешняя война, это не только война за демократию, но и такая война, которую должен выиграть сам, за счет собственных усилий, простой народ. Высшие слои общества были дискредитированы политикой уступок, а также военными катастрофами 1940 года, и набирали силу процессы классового выравнивания. Патриотизм и левые настроения сливались в общественном сознании воедино, а многочисленные знающие толк в своем деле журналисты всячески стремились эту связь укрепить. Радиопередачи, с которыми выступал в 1940 году Пристли, как и статьи Кассандры в «Дейли мейл», – выразительные примеры процветавшей в то время демагогической пропаганды. В такой атмосфере Вудхаус сделался чрезвычайно удобным мальчиком для битья. Ибо господствовало убеждение, что богатые – это предатели, а Вудхаус – что всячески подчеркивала в своих выступлениях Кассандра – человек богатый. Только это был такой богач, на которого можно нападать безнаказанно, без риска хоть сколько-то поколебать общественные устои. Предать поношению Вудхауса это не то же самое, что, допустим, предать поношению Бивербрука. Обыкновенный романист, каковы бы ни были его гонорары, все же не принадлежит к классу тех, кто имеет. Пусть даже доход его приближается к 50 тысячам фунтов в год, от клуба миллионеров он находится на почтительном удалении. Это всего лишь преуспевающий аутсайдер, поймавший за хвост удачу – как правило, быстро преходящую, – нечто вроде победителя Калькуттского дерби. Следовательно, неосторожные высказывания Вудхауса – хорошая подкормка для пропагандиста, возможность «разоблачить» преуспевающего паразита, не привлекая внимания к паразитам настоящим.

В критических обстоятельствах того времени возмущение поведением Вудхауса понять можно, но продолжать поносить его три-четыре года спустя, укреплять представление, будто действовал он как сознательный изменник родины, – непростительно. Мало что во время войны было столь же отвратительно, сколь нынешняя охота за изменниками и «квислингами». В лучшем случае это наказание, которое на виноватых накладывают виноватые. Во Франции предаются позору многообразные крысеныши – полицаи, дешевые писаки, женщины, спавшие с немецкими солдатами, – а большие крысы, за малым исключением, от преследования ушли. В Англии с самыми яростными нападками на «квислингов» выступают консерваторы, те самые, что проводили политику уступок в 1938 году, и коммунисты, которые поддерживали ее в 1940-м.

Я пытался показать, каким образом бедный Вудхаус – на том лишь основании, что благодаря литературному успеху и экспатриации он духовно застрял в эдвардианской эпохе, – сделался corpus vile [49] Здесь: подопытный кролик ( лат .). в пропагандистской игре. Предлагаю эту игру закончить и считать инцидент исчерпанным. Если американские власти схватят и казнят Эзру Паунда [50] С 1945 по 1948 год Паунд содержался в лагере для военнопленных в Пизе, затем передан властям США, судим по обвинению в государственной измене, признан судом недееспособным и помещен в психиатрическую лечебницу. Десять лет спустя по ходатайству американских деятелей культуры, среди которых был Хемингуэй, из лечебницы выпущен, после чего вернулся в Италию, где и скончался в 1972 году. , это только укрепит его поэтическую репутацию на столетия вперед; а в случае Вудхауса, даже если мы выдворим его в Соединенные Штаты и лишим британского гражданства, кончится это невероятным позором для нас самих. Ну а если мы действительно хотим наказать тех, кто в критические времена ослаблял дух нации, то есть мишени поближе и подоступнее.

«Виндмилл», 1945 г., № 2 (июль)

Воскресенье, предпочтительно довоенное, вторая половина дня. Жена уже задремала в кресле, дети отправились на хорошую долгую прогулку. Кладешь ноги на диван, водружаешь на нос очки, открываешь «Всемирные новости». Ростбиф и йоркширский пудинг или жареная свинина под яблочным соусом, затем пудинг из сала и, наконец, как водится, чашка чая цвета красного дерева, – все это приводит тебя в наилучшее состояние духа. Дымится трубка, подушки под спиной удобны и мягки, потрескивают дрова в камине, воздух неподвижен, в комнате тепло. В такой благодатной атмосфере о чем хочется почитать?

Естественно, об убийстве. Да, но о каком убийстве? Если пройтись по убийствам, вызвавшим у английской публики наибольший интерес, убийствам, известным в главных своих подробностях едва ли ни всем и каждому, сделавшимся сюжетной основой множества романов и разобранным по косточкам в газетных материалах, убеждаешься, что в огромном их большинстве обнаруживаются более или менее очевидные черты фамильного сходства. Наш великий, елизаветинский, так сказать, период убийств пришелся, грубо говоря, на 1850–1925-е годы, и убийцы, чья репутация прошла проверку временем, это следующие персонажи: доктор Палмер из Рагли, Джек-потрошитель, Нийл Крим, миссис Мейбрик, доктор Криппен, Седдон, Джозеф Смит, Армстронг, а также Фредерик Байуотерс и Эдит Томпсон. Помимо того, примерно в 1919 году произошло еще одно знаменитое убийство, подпадающее под общую схему, но о нем я, пожалуй, умолчу, потому что обвиняемый был оправдан.