Михаил Козаков - Попкино счастье

Так приходила она часто, принося в ждановский флигелек осколки распрямлявшегося города, пряной весны и себя самой — неузнанной низкорослым коровинским домиком… Приходила, а почему так поздно — не спрашивал о том паралитик Коровин, а чахоточный Кузьма боялся о том подумать. Только чувствовал, что весной этой что-то случится. С Зоей и со всеми во флигельке.

Белогрудый какаду ел последние горсти южной кукурузы «конский зуб» и, отрыгивая пищу, тянулся целоваться к старому полковнику, оставившему любимому попке свою порцию сахара.

Уже два дня Юрий Ильич советуется с Кузьмой о попкиной судьбе, а он из-за решетки клетки уныло смотрит на длинноволосое пегое солнце, косой локон потерявшее на двух стенах коровинской комнаты. И кричит, непонятно, протяжно:

— Ва-ва-ва!… Та-ва-ва!…

Обыкновенно говорил старый полковник, сидя, как на троне, в своем кресле на колесиках, а Кузьма слушал; сегодня вышло наоборот:

— Уважаемый Юрий Ильич…

Кузьма всегда обращался к полковнику не иначе, как со словом — «уважаемый».

— Я хоць и не маю права… мешать своим словом словам Зои Юрьейны, потому что ценю свое положение в вашем доме, але добже было б попку вашего оставиць…

Закашлялся от непривычной многосложности фразы — всем своим долговязым тонким телом.

— Ну, что же? Добже, добже!?

Полковнику было досадно, да к тому же он не любил полупольский, полуукраинский акцент Кузьмы.

— Сто надумал я про попку, маю сказаць вам, уважаемый Юрий Ильич… Ходил бы я с попкой да с билециками по улицам… Заработали б на попкину жизнь… И вам заработал бы…

— Как так?!

Если б не тяжелые гири паралича в ногах, полковник Коровин вскочил бы со своего передвижного на колесиках трона.

Вот так жизнь!… Он — старый дворянин, полковник, командир славного подшефного цесаревичу полка, обласканный не раз императором, — и кормиться на старости лет «попутаевыми билетиками»!… Хорош он будет — полковник Коровин — перед соседями во дворе!… Только такой неуч и хам, как Кузьма, мог до этого додуматься!…

Оторопевший желтоглазый Кузьма, глотая чахоточные сгустки кровяной мокроты от кашля, поспешно просил прощения у полковника Юрия Ильича, со старинной дворянской фамилией… А вместо разобиженного полковника, тоскующий по сахару и солнцу какаду голодным криком наполнял комнату:

— Ва-ва-ва!… Та-ва-ва!…

…И все— таки вышло так, как предложил безродный Кузьма.

Зоя, после того как вернулась не поздней ночью, а в утренний свежий час в новых желтеньких — не своих — туфлях, неожиданно бросила отцу:

— В скором времени я от вас переезжаю… Записываюсь с товарищем Забуевым — райпродкомиссаром.

Вечером, когда Зоя, завившись, уходила, чахоточный Кузьма сказал:

— Поздравляю вас с законным браком, Зоя Юрьевна…

А она — уже за дверным порогом — насмешливо оставила горечь парню:

— Дурак! С законным браком!…

…Подумал обо всем Коровин, не забыл и о Зонном переезде подумать, о себе и о попугаевой судьбе — и решил:

— Быть по-твоему, Кузьма… Делай, что хочешь…

Кузьма обменял где-то на Карповке у старого попугайщика Цапко коровинский жилет на «попугаевы билетики-счастье», приделал спереди клетки белогрудого какаду маленький с вставленными деревяшками-перегородками ящичек и несколько дней учил удивленного попку, как вынимать крючковатым клювом билетики и протягивать их на человеческую ладонь.»

А потом стал ходить с любопытным попкой — больше всего к вокзалам и по речным набережным.

Ходил часов с одиннадцати и до восьми-девяти, ходил долговязым тощим стержнем с привязанной через плечо клеткой и застенчиво предлагал «попугаево счастье» обветренным обросшим мешочникам, молочницам и грубо ругавшимся извозчикам, да бродившим без дела за ним мальчишкам — в обмен на утащенный из дому ломоть хрустевшего под зубами хлеба…

И ко всем подходил с одинаково робким:

— Попытайце свое счастье, товарищ…

А если кто соглашался (из жалости ли к желтоглазому мигавшему парню, или веря в «попугаево счастье»), — говорил, радуясь, белогрудому какаду:

— Попочка, дай билецик на счастье товарищу…

Домой приносил деньги, куски хлеба, молоко в грязной бутылочке, все, что давали ему за день, и раскладывал на стол перед старым полковником. То, что оставалось после старика, съедал вялым, болезненным ртом, похожим на смятую, прогнившую дырку его собственных потных чулок…

В августе Зоя ушла из коровинского флигеля. Только не женой к райпродкомиссару Забуеву, а «гостить» к моряку-англичанину Грэю: у райпродкомиссара Забуева оказалась жена в Сестрорецке… Старый полковник был даже доволен: все-таки… с интеллигентом сошлась дочка!…

Кузьма ходил целыми днями по Петербургу, торговал «попугаевым счастьем». Кто из-под полы продавал глинообразный хлеб или рыбу, обмотав грязной тряпкой, а долговязый Кузьма и белогрудый попка торговали «билетиками-счастьем» открыто, без боязни: и милиционер, отбиравший хлеб и рыбу, взял у Кузьмы два билета (себе и жене) и сунул в руку Кузьме две красных бумажки.

Только под конец месяца опечалились во флигельке на Ждановке: и полковник Коровин и чахоточный Кузьма-парень. Вышли все «попугаевы билетики», а снабжавший ими Кузьму старый попугайщик с Карповки отказался наотрез менять билетики на ненужные коровинские вещи. К тому же, зрил в Кузьме конкурента.

— Ты, парень, меня не дурачь!… Приносишь шкатулочки да гребешки, а забираешь, можно сказать, хлеб насущный… Да-с! Хорошо, что я до революции пропасть их купил у немца Кенте — того и остались… Брось ты своего полковника, парень… Ходи с моими попугаями, ладно?… Ты жалостливый, тебе все дают — наторгуешь…

Напрасно Кузьма уговаривал и просил попугайщика — тот был непреклонен.

А все же и на этот раз спас и полковника и белогрудого попку безродный парень… Вечером сказал вдруг:

— Я так думаю, уважаемый Юрий Ильич, что пецатные билецики замениць можно… И, уважаемый Юрий Ильич, — с пользой… Что в этих пецатных билециках написано?… Все написано, как в царское время, без изменений подходящих!

— Что же тебе, дурень, не нравится царское время?

— Не к тому я, уважаемый Юрий Ильич… Не к тому я… Я говорю — замениць можно билецики… так, чтоб поняцней всем, разобраць легче!… Интерес большой будець, уважаемый Юрий Ильич… В билециках все про звезды да про раков написано, а теперь счастье другое, говорю.

— Ва-ва-ва! — кричал, как будто подтверждая, голодный какаду.

— …Думаю я написаць билецики так: написаць про службу в учреждении с пайками, про кварцирку с дровами, а где женщинам — свадьбу напишу за комиссаром… Все, что надо, написаць можно…