Лион Фейхтвангер - Гойя, или Тяжкий путь познания

— Смиреннейше прошу простить меня, государь, но соблаговолите написать слова вашего всемилостивейшего одобрения.

Тут вмешалась донья Мария-Луиза. Совершенно верно, ангел со сложенными крыльями похож на ту тварь — на Пепу, а другой, у которого крылья распростерты, напоминает известную на весь город Рафаэлу. Конечно. Гойе следовало бы выбрать себе другие модели. Но, в конце концов, это ведь не портреты, а простое сходство, при желании можно уловить знакомые черты у многих обитателей неба и земли, изображенных на фресках. Что поделаешь, такова уж манера Гойи, и, в сущности, жалко, что он не запечатлел в своей росписи и ее самое, донью Марию-Луизу. Зато неплохо, что Пепа оказалась рядом с уличной девкой Рафаэлей. К тому же купольная фреска напомнила Марии-Луизе одну из картин Корреджо в Парме, а воспоминание о родной Парме всегда было ей приятно.

— Вы создали новый шедевр, дон Франсиско, — сказала она, отчетливо выговаривая слова. — Конечно, ваши ангелы и некоторые из зрителей и зрительниц ведут себя немного фривольно, в этом я должна согласиться с королем, но, видимо, их всех так одурманило зрелище чуда.

После одобрения, высказанного Марией-Луизой, сразу же растаял и Карлос. Он ласково потрепал Гойю по плечу.

— Нелегкая была работа — лазить по лесам и все это расписывать, — заметил он. — Да ведь вы, дон Франсиско, живчик!

И все, гранды и священнослужители, стали хором восхвалять произведение Гойи.

Тем временем на площади собрался народ из долины Мансанареса посмотреть, как будет уезжать король со свитой. Короля приветствовали восторженными кликами. Гойя вышел из церкви последним. В толпе многие узнали его, и приветствия возобновились с новой силой. Гойя видел, что люди кричат, он знал, что в родном Мадриде его любят, и понял, что теперь их возгласы относятся уже к нему. Он был в парадной одежде, а треугольную шляпу держал под мышкой. В ответ на приветствия он, как было принято, сперва надел треуголку, потом снял ее и увидел, что толпа кричит еще усерднее.

Подъехала его карета, он спросил слугу Андреев, что кричали в толпе. С того времени, как Гойя оглох, Андрее стал менее сварливым, более услужливым и теперь постарался говорить как можно раздельное. Вот что кричали в толпе:

— Слава святому Антонию! Слава пресвятой деве и ее небесной свите! Слава Франсиско Гойе, придворному живописцу святого Антония.

В последующие дни весь Мадрид потянулся в Ла Флориду смотреть на фрески Гойи. На него излился дождь славословий. О новом произведении Гойи писали и говорили восторженно.

«Во Флориде мы увидели два чуда, — писал художественный критик Ириарте, — чудо святого Антония и чудо художника Франсиско Гойи».

Однако Великий инквизитор Рейносо отозвался о творении Гойи весьма неодобрительно. Стоило приглашать этого еретика в Таррагону, чтобы он еще больше распоясался!

— Изображая святых, он заодно изображает все семь смертных грехов, и грехи у него куда соблазнительнее добродетелей, — возмущался инквизитор-кардинал. — Правильнее всего было бы арестовать грешника, а церковь запереть. Но хитрец Гойя всех обошел. Ни наготы, ни явного непотребства в его картинах не усмотришь, а король, как и чернь, к несчастью, неспособен увидеть ухищрения порока и святотатства.

Да, жители Мадрида только радовались фрескам. Приятели и приятельницы Гойи — махо и махи из харчевен, бедные крестьяне и прачки из долины Мансанареса — первыми увидели и расславили их, а затем хлынули и остальные мадридцы взглянуть на чудо своего любимого святого.

Они чувствовали себя заодно с теми, что стоят у балюстрады. Точно так же вели бы себя они, если бы им самим довелось быть свидетелями чуда. Именно такой — живой, волнующей, наглядной — любили они свою религию, и во время торжественных процессий и аутодафе ощущали совсем то же, что люди, стоящие у балюстрады; они не отличали себя от веселой, пестрой оравы, которой их художник населил церковь.

В один из ближайших дней, около полудня, когда в Ла Флориде было пусто по случаю жары, Гойя отправился туда, чтобы без помех взглянуть на законченное фрески. Он встал в самом темном углу, откуда была всего виднее та часть картины, которую он хотел посмотреть. В церковь вошла старушка и не заметила его. Она оглядела фрески, закинула голову, чтобы увидеть чудо под куполом, одобрительно покивала головой, с благочестивым рвением засеменила по церкви, глянула туда, глянула сюда. Под конец она опять вышла на середину и низко поклонилась на все стороны. Но так как святой чудотворец был у нее над головой, то ее благоговейные поклоны относились, очевидно, не к нему, а к веселым ангелицам и к толпе простых мирян-зрителей.

Пока в Париже у власти была Директория, испанское правительство могло без конца оттягивать решение щекотливого португальского вопроса. Но вот Наполеон Бонапарт стал первым консулом, а он был не такой человек, чтобы довольствоваться увертками и обещаниями. Самым решительным образом потребовал он, чтобы инфант Мануэль немедленно предъявил Португалии ультиматум и принудил ее в течение строго определенного срока порвать отношения с Великобританией; в случае несогласия Португалии союзным — испанским и французским — войскам надлежало занять Лиссабон. В подкрепление своего требования Наполеон направил к испанской границе французский корпус под командованием генерала Леклерка и приказал Леклерку в десятидневный срок, независимо от того, что надумают тем временем в Аранхуэсе, предоставить себя и свое войско на испанской земле в распоряжение короля Карлоса для поддержки операций против Португалии.

Перед растерянным и разобиженным Мануэлем предстал Французский посол Люсьен Бонапарт. Сказал, что понимает, как тяжко их католическим величествам выступать против родственного португальского королевского дома. А посему он желал бы ознакомить первого министра с проектом, который пока является всего лишь его собственным измышлением, однако известен его брату Наполеону и, по всей вероятности, облегчит королеве тяжесть решения о военных действиях против родной дочери и ее столицы Лиссабона. Дело в том, что у первого консула нет надежды иметь наследника от его супруги Жозефины, а посему он в недалеком будущем намерен развестись и вступить в новый брак. Он же, Люсьен, восхищен прелестями инфанты доньи Исабель, правда она еще дитя, но скоро уже можно будет говорить о помолвке; он указал на это своему брату, первому консулу, и слова его были приняты весьма благосклонно.